Полупустой вагон раскачивался и тарахтел, пластиковая бутылка то и дело перекатывалась под сиденьями, пока какой-то подросток с силой не пнул её, будто ему предстояло забить решающий гол.

Миша сидел, сильно наклонившись вперёд и уставившись в грязный пол; ужасно хотелось спать. Бутылка замерла у его ног, он смотрел на неё как загипнотизированный и ждал, пока поезд качнётся вновь и унесёт её прочь. Сегодня он ощущал себя особенно беспомощным, и мысли его были будто сами по себе: нескончаемый поток переживаемой грусти прерывался дикими вспышками возбуждения.

Объявили станцию, Миша сорвался с места, а несчастную бутылку поднял хорошо одетый молодой мужчина. Наверняка выбросит в ближайшую урну. Это простое действие незнакомца почему-то вызвало у него раздражение. Он бы так сделать не смог. Не сейчас.

Когда он подошёл к дому, Вера уже ждала его: высокая блондинка чуть за сорок. Она стояла к Мише спиной и разговаривала по телефону:

— …хронической боль считается, если она длится более трёх месяцев… представь, это сильно и продолжительно, с каждым разом порог чувствительности понижается, а реакция наоборот… да, антидепрессанты могут быть эффективны, но никаких назначений… всё, мой племянник пришёл. Я перезвоню. Да. Пока!

— «Феномен памяти боли» классно звучит, можно назвать так роман?

— Есть не книга, но большое исследование. Ты опоздал, я стою тут уже двадцать минут, в метро пробки?

— Прости, у меня телефон сел. Мы сразу поедем?

Вера нервно улыбнулась, слегка поджав губы, как улыбалась всегда. Два дня назад умер её муж, Мишин родной дядя. И что сейчас чувствует эта женщина сказать было невозможно. Они идеально друг другу подходили и вместе вырастили Мишу, став для него лучшими родителями из всех, что могли бы быть.

Вера с Мишей поднялись в квартиру, где беспорядок в привычной хаотичной манере чередовался с островками чистоты.

— Неужели у тебя нет ничего сладкого? Засохший пряник? Прошлогоднее варенье? — Вера беспорядочно открывала все кухонные шкафчики. — О боже… — наконец она нашла порционный пакетик сахара из какой-то забегаловки и высыпала его прямо в рот.

— Зато есть кофе и молоко. Сама разбавишь, держи.

— Спасибо.

Воцарилось молчание.

— Я не знаю, что тебе сказать, — голос у Миши охрип. — У меня такое чувство, что я должен, но выдавить ничего из себя не могу.

— А я пока не могу в это поверить. Нет нужды что-то мне говорить, я представляю, что ты чувствуешь. Мне жаль, что мы вынуждены это переживать, но если ты…

— Я не твой пациент.

Она хотела ответить что-то, но замолчала, оперлась на кухонный гарнитур, вытянула ноги и тихо начала:

— Хотя, дружок, знаешь… Честно говоря, мне плевать. Я потеряла его, и я не должна думать о том, как всем трудно подобрать слова, или о том, что правильных слов нет вовсе… Я не должна думать о том, чтобы другим, кто не ты и твоя бабушка, было комфортно выражать мне соболезнования.

Миша был уверен, что сейчас увидит рыдания. Но слёз не случилось. И хорошо, потому что он уже успел заранее растеряться.

— Прости, я просто представила, что нас там ждёт.

— Нам определённо стоит на них наплевать, тётушка.

— Мы договорились не употреблять это слово по отношению ко мне когда тебе было шесть лет. Надеюсь, ты понимал серьёзность сделки.

— Абсолютно.

— Собирай вещи, возьми что-то приличное из одежды. И да, нам ещё предстоит похоронный шоппинг.

Из неё вырвался нервный смешок.

— Ты же говорила, что тебе плевать.

— Это хороший тон, дурачок. Тебе уже не шесть. И кто тебя воспитывал вообще?

Вера подмигнула ему, и вдруг Мише захотелось стать человеком, который поднял бы пустую бутылку.

В деревню, где должны состояться похороны, они ехали молча, в абсолютной тишине. Вера отказалась включать музыку. Здесь, всего за несколько сотен километров от города, конец августа уже давал о себе знать: за окном мелькали пожелтевшие деревья, потемневшие от дождя деревянные дома, беспорядочные кустарники и образцовые клумбы с бархатцами и астрами. Совсем скоро начнётся учебный год, а в лужах будут плавать шпаргалки и смешные записки. Он вдруг вспомнил, как сам шёл в школу первый раз, с букетом ярких астр в прозрачной плёнке. Букет он учительнице так и не отдал, она показалась ему страшной и строгой, и бабушка Рая его тогда сильно отругала. Вере тоже попало: именно она провожала его в школу, и именно ей он подарил букет, оправившись от бабушкиной ругани. Дядя тогда от души посмеялся над ним, но похвалил и сказал что-то вроде: нет тут ничего такого, это и правда пока страшная незнакомка. Никогда больше он не чувствовал себя таким окутанным любовью со всех сторон, как когда ему было семь.

Раиса Фёдоровна встретила их на крыльце. Она стремительно пошла им навстречу и порывисто обняла внука и невестку.

— Мишуткин! Как же вы похожи… Вера, ну где ты испачкала пальто? Ведь уже не девчонка!

Вскоре все трое пили чай на маленькой кухне. Раиса Фёдоровна язвила Вере в ответ на её отказ готовить еду на поминки, а Вера припомнила ей, как она настраивала сына против неё много лет назад. Тут Миша не выдержал и легонько пнул тётю ногой под столом.

День похорон настал, светило солнце. Вера отвоевала право на только живые цветы, и люди в строгой одежде с гладиолусами и георгинами опять напомнили Мише о линейке в День знаний. Его дядя, журналист и большой любитель людских сборищ, точно бы оценил это и непременно написал бы статью.

Накануне Вера сказала, что по молодости они с мужем договорились обязательно произнести речь на похоронах друг друга. Мишу она тоже попросила что-нибудь сказать, если он захочет, но он бы всё равно не смог, хотя и написал кое-что. Вера же справилась, она говорила спокойно и уверенно:

— …мы тогда были ещё совсем юными, а жизнь казалось вечной и шутливой. Понимаете, в двадцать лет слова наделялись магическим смыслом. И он оставлял мне тысячи записок, теперь я жалею, что выкидывала их почти сразу же. Сейчас мне не хватает его слов. Я нашла клочок бумаги в пальто, там совсем ничего особенного, но я радовалась как ребёнок… Что ж, он всегда позволял мне быть той, кем я хочу, и делать выбор, даже если я выбирала не его, а работу, например, или одиночество. Он меня уважал и очень оберегал. И пока я не знаю, как жить с такой болью… Но он привёл в мою жизнь мальчишку…

Миша недослушал. Ушёл и плакал в машине. А потом слонялся без дела, и время, которое медленно тянулось с утра, вдруг стремительно полетело.

Он так и не был на поминках: не хотел общаться с людьми и отвечать на их бестактные вопросы о своей жизни, за что одновременно испытывал страшное разочарование в себе и жгучий стыд, что мнение незнакомцев по-прежнему так важно для него.

Когда Миша вернулся, бабушка и тётя сидели на крыльце дома, лица опухли от слёз. В глазах отражалось осознание страшного горя, которое наконец их настигло.

— Ну и где ты был? Рукав, что ли, порвал? Да боже ж ты мой! Столько людей спрашивали о тебе. Тебе не стыдно? Ну сколько лет-то тебе? Вера, ну…

— Что бы я им сказал? Я не понимаю. Ничего из того, что они бы хотели услышать. У меня ничего не получается. Я только и делаю, что ошибаюсь, без конца наступаю на одни и те же грабли, я ничего не достиг и… Хорошо, что он этого не увидит.

— Ну тише, тише. Чепухи-то не говори. Какие твои годы?

— Нет, нет, я думаю, я всё растерял. Друзей у меня больше будто нет, и работы тоже, и всё плохое будто разрастается, и я ничего не…

— Ну да, бестолковый малость, но ты всегда и вполовину так не одинок, как думаешь, и рано тебе…

Тут Вера перебила бабушку и сказала:

— Я разрешаю тебе жалеть себя сколько хочешь, но знаешь что? Я вот подумала, что ты ассоциируешься у меня с кефирным грибком, который очень полезный и крутой, но отчего-то вообразивший, что он плесень. И, кстати, я не простила тебе того, что ты сбежал, даже не думай. Я на бабушкиной стороне.

Мише стало неловко от тона, которым она это произнесла, но уже через несколько секунд он засмеялся заразительным смехом, точно как его дядя.

А на следующий день Раиса Фёдоровна подарила Вере огромный букет астр.