Михаил шёл по льду, занесённому снежной крупой, и вспоминал о семье. Сколько месяцев он жил здесь, в утеплённой хибаре, вдали от людей, цивилизации, от близких?.. Кажется, целую вечность.

На подстанции их было четыре человека: геологи, сейсмолог и он, фотограф дикой природы, заодно и видеограф для души. Он приехал на край света, в мир, целиком состоящий изо льдов и снегов, затопленный холодной арктической водой, чтобы снять фоторепортаж о пингвинах.

Исполнить детскую мечту.

Его дёрнули — сначала за штаны, потом потянулись клювом к рации в крепком чехле. Михаил оглянулся, шикнул, вырвал шелестящую плотную ткань. Два тёмных глаза глянули на него пристально, с насмешкой. Этот пингвин, низенький и неуклюжий, был Михаилу знаком — Заноза, если по-простому.

Стоило Михаилу появиться во льдах с техникой, упакованной в морозоустойчивые мешки, как Заноза тут же вырастал перед носом, горланил, цеплялся клювом и норовил что-нибудь утащить. Михаил шугал его, вскидывал руки, ругался, но Заноза не обращал на крики внимания. Он ходил кругами, не сводя тёмных глаз, мелкий, беззаветно влюблённый в рацию: треск и шелест, писк, разноцветные круглые кнопки.

Одним словом, Заноза.

Вчера по видеосвязи жена показывала внука. В последний раз, когда Михаил видел его, внук был круглолицым, насупленным и толстеньким, а теперь вытянулся, повзрослел так, что Михаил поначалу его не узнал. Прильнул к мелкому экранчику, чувствуя, как всё внутри схватывается ледяной коркой, становится промёрзшим камнем. Чувство это было с ним всего пару секунд и почти сразу ушло.

Заноза шёл по его следам, едва успевая за широким шагом, кричал и хлопал крыльями-ластами.

— Отстань уже от меня, курица, — бурчал Михаил в маску, от которой нещадно чесалась борода.

Он дошёл до лежбища — пингвины там были повсюду, словно надоедливые бело-черные голуби. Они совсем не боялись людей. Четверых из рода человеческого, аккуратных и вежливых, спокойных, было явно недостаточно для страха, и пингвины терпеливо сносили Михаила. Он расстелил коврик, лёг, снова осторожно толкнув в бок Занозу, который торопливо плюхнулся на лежанку. Включил фотоаппарат.

Михаил ждал малышей, выискивал их взглядом, делал снимки. Пингвины встряхивались, топтались, выясняли отношения, они жили своей обычной пингвиньей жизнью, не обращая внимания на Михаила. Ему того и требовалось. Только вот Заноза почти лёг под руку, заурчал, закурлыкал по-особенному, прижался к Михаилу. Это не от большой любви, нет.

Это он к рации подбирается.

Порой Михаилу казалось, что обратно на материк он поедет вместе с пингвином, до того часто они ходили с Занозой во льдах.

А что, отличный будет подарок внуку.

Михаил вздохнул.

Пингвины ныряли, сновали то тут, то там, разве что по голове у Михаила не топтались, катались на животе со снежных гор. Он заметил мелкого детёныша, напоминающего серовато-белый комок пуха, подкрутил зум, поймал мордашку в кадр. Щелчок.

Что-то влажно лопнуло внутри самого Михаила — он задохнулся ледяным воздухом, вытянулся в струну, пытаясь погасить огненную боль. Фотоаппарат, немыслимо дорогой, взятый в кредит специально перед поездкой, упал на коврик, и к нему мигом потянулся любопытный клюв.

Михаил упал лицом в снег, завалился на бок, только бы не разбить дорогую технику. В голове щёлкало, пульсировало, боль бежала по венам горячим штормовым воздухом. Мыслей в голове оставалось всё меньше и меньше: только бы не отдать фотоаппарат Занозе, только бы увидеть внука ещё хоть раз, только бы...

Только бы боль ушла.

Михаил захрипел в маску, дёрнулся раз, второй. Руки не слушались, тело било то ли дрожью, то ли судорогой. Боль шла от грудины, расходилась, разливалась, выжигала всё на своём пути. Помощь, ему нужна помощь. Инфаркт, межрёберная невралгия, бог знает что ещё — Михаила не брали в экспедицию, пока он не пройдёт всевозможные комиссии, но ведь с того момента прошла целая вечность...

Михаил выгнулся, хрипя. Губы его повлажнели: то ли пена, то ли кровь. Перед глазами мерцало чёрным, двоилось, крик Занозы доносился будто сквозь толщу ледяной воды. Михаил нащупал единственной послушной рукой, левой, спрятанную в кожух рацию, кое-как расстегнул, но достать уже не смог. Обмяк. Боль, беспощадная, выжигающая, сломила его.

Пришло смирение. Михаил отупело подумал, что смерть здесь, во льдах, в компании сотен спокойных и мудрых пингвинов, не так уж и плоха. Он чувствовал её приближение, хруст шагов по снежной корке, он понимал, что проиграл.

Заноза внимательно смотрел ему в лицо. Михаил хотел сказать ему что-нибудь, но не смог. Скрюченные пальцы в меховых перчатках царапали снег.

Михаил почти ослеп.

Сначала Заноза ухватил его штанину — шуршание и шелест, кажется, нравились пингвину больше прочего. Не встретив сопротивления, Заноза клюнул рацию. Михаил почти не почувствовал этого: боль то нарастала, то отступала, бежала по берегу огненной бело-слепящей волной, но дышать не получалось. Агония длилась и длилась, Михаил превращался в снег.

Рация проползла прямо перед лицом — Заноза бросил её перед Михаилом и, довольный, захлопал крыльями. В глазах чуть прояснилось, Михаил усилием втолкнул боль обратно под рёбра и взглядом показал пингвину, что ему надо нажать на красную кнопку на боку. Заноза не понимал, он радовался добыче.

«Сейчас он прыгнет с рацией в прорубь, и всё», — пронеслось перед Михаилом вспышкой боли, и он снова дёрнулся, глянул на пингвина с мольбой.

Заноза наступил лапой на рацию, и из неё послышался треск. Михаил почти не дышал от волнения — спасение забрезжило перед ним, тяжёлую поступь заглушало вьюгой. Михаил дёрнулся, сгоняя Занозу с кнопки.

— База-один, на связи.

Михаил клокотал горлом, Заноза вглядывался в него. Взгляд у пингвина был понимающий, почти человечий.

— База-один, тебя не слышно.

— Пмщь... — из последних сил прохрипел Михаил, зная, что его слова так и останутся при нём, при Занозе, и провалился в густо-черную пылающую яму.

Ему вкололи что-то через штанину, через термобелье. Он приоткрыл один глаз: распухшее веко не слушалось. Увидел склонённые над ним лица. Следующий проблеск — толчок, его забрасывают на складные носилки, несут низко над снегом. Небо над Михаилом безбрежное и голубое.

Рядом семенит и кричит Заноза. Он не волнуется — ему жалко, что отобрали игрушку, рацию. Михаил, который раньше не испытывал к пингвину ничего, кроме раздражения, следит за ним глазом.

— Спасибо, — шепчет он в бороду, и Заноза чуть отстаёт, скрывается из виду.

«Спасибо», — хочется кричать Михаилу во весь голос.