Он замер.

Поза его такая странная, отрешённая, кажется, что сквозь скульптуру человека рвётся наружу недоступная чужому восприятию молитва. Тёмные кудри спрятали лоб, кисти сложились в неопознанный жест, словно затаившиеся богомолы, спина изогнута так неестественно, что я против воли начинаю ёрзать в кресле в поисках положения поудобнее. Его длинные ноги вытянуты, но сам он весь — будто готовый к прыжку, живое олицетворение готовой достичь предела струны.

Наконец пальцы правой руки мягко дотрагиваются до клавиш, нежно, осторожно — так прикасаются лишь к святыне. Весь зал замер вместе с ним и уже не может сдержать нетерпения, взбудораженный этим невинным движением. Проходит ещё несколько на грани приличия долгих секунд — и скульптура человека разлетается на куски, высвобождая из скорлупы прекрасное, сверхъестественное создание.

Не только пальцы танцуют по клавишам — всё его тело теперь безраздельно принадлежит истории, которую он рассказывает на языке музыки. Гримасы сменяются безмятежностью, а та в свою очередь уступает место сосредоточенности, и так круг за кругом. О, мне знакома эта горячка, и мои скулы на миг неприятно сводит.

А он тем временем наклоняется к инструменту так низко, словно хочет спрятаться, и манера его игры напоминает прелюдию к раскрытию тайны. Но стоит секрету предстать перед слушателями, как мощные, властные аккорды вдруг заставляют меня вздрогнуть, окунуться в воцарившееся неистовство, пробудиться от завладевших разумом образов.

Вслед за музыкой он и сам преображается: его спина становится прямой, как копьё, тело дышит силой, а лицо — решимостью, пальцы порхают с такой скоростью, что я больше не различаю их танца. Каждая частичка материи в зале вибрирует и вовлечена в этот могучий образ, виртуозное сочетание контрастов.

Экспрессия спадает, и его движения снова становятся вкрадчивыми, опять округляется спина. История подходит к концу, и последний раз он касается клавиши одним пальцем, быстро и игриво, подмигивая, будто позволил себе величайшую шалость.

Он вновь замирает. Зал выжидает, позволяя оцепенению настояться, а после завершает композицию аплодисментами. Пианист выходит на поклон.