Всё происходит так.

Берётся железная жёлтая кружка — туда суп с фрикадельками.

Берётся ковшик — туда пюре и котлету.

Берётся чашка, белая, с синим котом, — туда чай.

Специальная космическая посуда. Другая не подойдёт.

Папа делает руками так, как будто сидит за пультом. В ухе у него как будто микрофон, а на голове — шлем. Он хлопает себя по уху — включает рацию — и говорит: «Первый космонавт, первый космонавт. Всё готово!» Ему не отвечают. Он говорит: «Кажется, рация неисправна, — и хлопает себя по уху. — Повторяю: всё готово. Первый космонавт, отзовитесь». Тогда я прихожу на кухню и сажусь в космический корабль. Первый космонавт — это я.

Чтобы ракета заработала, нужно съесть ложку супа. Потом вторую и третью — топливные баки совсем пустые. Потом мы соображаем, куда лететь. Я всегда выбираю Луну. Чтобы полететь на Луну, нужно залезть с ногами на табуретку и съесть ещё две ложки. Потом — стоя на табуретке. Потом — на столе. Папа опять включает рацию и говорит: «Раз-раз! Ответьте Земле. Мы взлетаем. Держим курс на Луну».

Я ненавижу суп. Особенно фрикадельки. Терплю ради Луны. Я спрашиваю: «Что ответили?» А папа отвечает: «Они ждут». Мы ходим по квартире — папа с супом, я — у папы на плече — и едим фрикадельки. Одну — на спинке дивана, вторую — на стуле, третью — на тумбочке.

Мне нельзя касаться пола, иначе не взлетим. Папа всё время включает рацию и общается с лунатиками так, будто сто лет с ними знаком. Говорит: «Бонечка, они хотят услышать первого космонавта». Зажмуриваюсь, мотаю головой, срочно набиваю рот фрикадельками. Стесняюсь. Бонечка — это я.

Потом суп заканчивается. Начинается пюре и котлета. Мы лазим по подоконникам. Кусочек — на одном, кусочек — на втором. Всего — десять. Папа показывает в окно наверх и говорит: «Они вон там. Машут нам. Видишь?» Я вижу. Точно вижу. Тоже машу.

В коридоре, у двери в спальню, стоит огромный шкаф. Мама зовёт его Иван Грозный. Достался от прежних хозяев квартиры. Вечный шкаф. Скорее всего, под ним клад и все игрушки мира. В полёте на Луну важно залезть на верхнюю полку Ивана Грозного. Обычно я доедаю там пюре. Обычно приходит мама и умоляет: «Только не на моих турецких платьях!» А я ей: «Мы же не взлетим!» И она сдаётся: «Ладно. Главное, всё съешь».

Я съедала, но только ради Луны. Перед обедом всегда одевалась в красивое, чтобы, если вдруг что, не гулять по Луне в унылых коричневых колготках и без юбки. И меня почему-то никогда не расстраивало, что мы так ни разу и не взлетели.

Только однажды, три года назад. Я уже выросла и пошла в школу. У нас была линейка про День космонавтики. Первый «А» подготовил доклад. Они говорили, что в эти выходные были в космосе, видели много интересного. Показывали рисунки как доказательство. Обидно до слёз.

После линейки мы шли с мамой из школы, и я всю дорогу просила перевести меня в первый «А». Потом пришли домой, и я рассказывала папе, какая это большая несправедливость. Некоторые вон в космос всем классом, а я — нет.

«Это ничего, Бонечка. Это мы исправим», — улыбнулся папа.

«Кстати, обед готов», — папа хлопнул себя по уху.

И рация включилась.