Посвящается критику Куликовскому за веру, Сашу Острас и штамп бобра.

Когда мне было девять лет, мой дедушка — тот, что с двумя ногами, — подарил мне маленького золотого крокодила. Ничего примечательного. Просто новый друг. На его чешуе блестели два рубиновых глаза. Они сверкали на солнце, когда я выгуливал его по парку, надев на шею соломенный поводок. Я называл его Пепе. Он называл меня Два.

Однажды, когда мы с Пепе решили отдохнуть от душного августа в свежепосаженной дубовой роще, мы уселись на скамейку перед голубоватым озером. Выйдя из воды, мимо нас в который раз прошёл голый Борис.

Тогда Пепе задумчиво сказал: «Если ты посмотришь в окно и увидишь, как мимо проплывают десятки красных, жёлтых или фиолетовых рыб — значит, скорее всего, ты на дне океана. Если синих — то в тюрьме».

Я разозлился на Пепе и на этот проклятый август за то, что они оба были такими яркими, что хотелось ими умыться. Я завибрировал всем телом, но сдержался.

Тогда Пепе продолжил: «Самые богатые люди — немы. А самые счастливые — слепы».

Ради этих слов можно было начать Крестовый поход стариков.

К тому же не может такого быть, чтобы меня, девятилетнего мужчину, обладающего всеми задатками гения или хотя бы менеджера среднего звена, одурачил золотой крокодил, поэтому я ему поверил безусловно и с тех пор не произнёс ни слова.

Это было несложно. Проще, чем говорить правду. Просто считаешь в голове до ста перед тем, как что-то сказать. И всё. Желание проходит, как и любое похмелье. А если от тебя кто-то что-то хочет — считай до ста одного. Как правило, не получив ответа, человек забывает о самом вопросе.

Но что делать с глазами я не придумал. Закрыть их было невозможно — слишком красивые, вытащить нельзя — это могло создать ненужный прецедент. Такая власть была мне ни к чему.

Тогда я зашёл к своим старым друзьям Петровым. Кроме украшенной к Новому году, словно провинциальная проститутка, ёлки, дома никого не было, поэтому пришлось обратиться к ней: «Скажи, милая ёлка, как перестать мне видеть?»

Она спросила: «Много ли ты повидал?»

Я пожал плечами и ответил: «Не больше других».

Тогда ёлка рассыпала свои зелёные иголки, чтобы мне было мягче под неё прилечь, и показала на шариках, висевших на её ветвях, всё, что мне не нужно было видеть.

Сначала всё было как обычно, ничего нового, но потом это меня придавило. Я ощутил себя маленькой режеволосой девочкой, элементом. Я разрыдался. Я плакал, а противное кино всё продолжалось. Спустя несколько дней и ночей слёзы мои закончились, и я обнаружил, что больше не вижу.

С тех пор я стал счастлив. Спасибо тебе, Пепе! Ты настоящий друг.

НБ. Москва/сентябрь/25