Ева, щурясь, всматривается в небо. Так всегда делает папа, и Еве тоже кажется, что она так видит немного лучше.

Но сегодня щурься не щурься — небо чистое, до самого горизонта чистое и голубое, только немножко ещё розовое по краю. Нигде нет даже самого маленького облачка.

Да, сегодня шторма не будет. Бедный папа.

Ева снимает тряпочки, убирает их внутрь деревянной коробки. За утро она успела обойти весь мыс, эта верёвка на сосне у гавани — последняя. Каждую тряпочку надо положить в своё отделение. Если перепутаешь — отец очень сильно расстроится.

А куда уж сильней, думает Ева, поднимаясь к дороге, сегодня и так плохой день.

До дома здесь близко. Два года назад Евин папа был лучшим магом-навигатором в городе. Он разгонял шторма даже для мэра! Тогда они переехали в этот новый дом в трёх минутах от гавани.

Правда сейчас две комнаты на первом этаже сдают студентам.

* * *

В гостях у них бабушка, и настроение у Евы портится окончательно.

Мама возится у плиты, а бабушка сидит за столом и ругает папу.

— Мы отдавали тебя за лучшего навигатора, — ворчит бабушка. — А живёшь с каким-то сумасшедшим, который пытается предсказывать шторма. Надо же додуматься до такого!

Когда родители ругаются ночью, мама говорит отцу почти такие же слова — и про навигатора, и про шторма. Что отвечает отец, Ева почти никогда не слышит, уж больно тихий у него голос.

Но при бабушке мама всегда говорит по-другому:

— Он в чём-то прав. Это несправедливо, что только богатые могут защищать свои корабли. Бедные наоборот из-за этого в большей опасности.

— Подумай о Еве. Хочешь, чтобы она жила в нищете?

Еве очень интересно, где находится эта нищета и почему в ней плохо жить. Но она обижена, поэтому не спрашивает.

— Мы не нуждаемся, — отвечает мама сухо.

— А прислуга?

— Мне нравится готовить.

Мама резко ставит на стол миску с печеньем. Можно даже подумать, что она не поставила миску, а швырнула. Но мама, конечно, никогда бы не стала так делать.

Впрочем, это печенье она всегда пекла сама. Даже когда у них были кухарка и посудомойка, а горничная жила на чердаке в маленькой комнате, а не приходила только в субботу помочь маме со стиркой.

Это мамин любимый рецепт. Глазурь бывает трёх видов — оранжевая с апельсином, жёлтая с лимоном и зелёная с лаймом. Ева больше всего любит зелёную глазурь. Она такая горьковатая, даже немного солёная.

Все берут по печенью, ссора затихает. Сложно ссориться, когда что-то ешь, особенно, когда ешь печенье.

— Возьми с апельсином, — говорит бабушка.

— Лучше зелёное, — просит Ева. — Оно на вкус как море.

— Ты пила морскую воду? — грозно спрашивает мама.

Ева сразу быстро-быстро мотает головой.

Как объяснить маме, что ничего она не пила, просто и так знает, какой вкус у моря. Это тревожный вкус, когда встаёшь рано утром, и воздух ещё прохладный, и надо идти в гавань, а на улицах почти никого нет. Все спят, а те, кто не спит, тоже идут в гавань. Конечно, куда же ещё идти утром?

Вот такой вкус у этого печенья.

Мама пожимает плечами.

— Отнеси ему, пока тёплое.

«Ему» — это отцу.

Родители не разговаривают третий день, просят Еву передать друг другу то одно, то другое. Но если мама хочет дать папе печенье, значит, ещё не всё пропало?

Ева берёт тарелку, выходит из кухни.

* * *

С тех пор, как папа перестал быть магом-навигатором, он почти всё время сидит на чердаке.

Отсюда небо видно хуже, его загораживает ратуша, но всё равно ясно — облаков нет.

Ева хочет сказать что-то хорошее, чтобы папа не так грустил.

Но она уже знает, что нужно говорить правду. Только язык фактов.

— Над гаванью совсем чисто. Шторма не будет.

— Да, я уже понял. Но как же так? Я проверил дважды.

На это Еве возразить нечего.

Она спрашивает:

— Хочешь печенье?

— Я сегодня не заслужил печенье, котёнок, — вздыхает отец.

Но потом всё-таки не выдерживает и берёт одно печенье — жёлтое, лимонное. Он любит жёлтое. А мама — оранжевое, с апельсином. Если бы в мире было только печенье, они трое не ссорились бы никогда.

— Дай мне зелёное, — говорит Ева. — Они на вкус как море.

— Ты пила морскую воду? — испуганно спрашивает отец.

— Нет, вовсе нет.

Теперь остаётся только одно — скорее дать отцу тряпочки. Каким бы печальным он ни был, тряпочки надо разложить и взвесить. Только так можно понять, какая влажность у воздуха и как быстро двигается поток.

Отец перестаёт замечать Еву, склоняется над весами. Осторожно кладёт тряпочки на одну чашу весов, а на другую — гирьки. Эти гирьки такие маленькие, что их можно брать только пинцетом.

Через пять минут Еве становится скучно.

— А где нищета? — спрашивает она, глядя в окно.

— Что? Какая нищета?

— Бабушка говорит, мы скоро будем там жить. Там плохо? Это далеко от моря?

— Бабушка так сказала?

— Ага, — отвечает Ева. — Если хочешь, можешь пойти сам у неё спросить.

Но отец никуда не идёт.

Пару минут он сидит с таким лицом, как будто нищета уже добралась к нему сюда. Потом снова склоняется над столом, осторожно пинцетом перекладывает последнюю гирьку.

— Я пойду на берег, — говорит Ева немного обиженно.

Отец едва кивает ей вслед.

* * *

Ева сидит на тёплой плитке, свесив ноги.

Печенье у неё в кармане, но есть его расхотелось.

Во-первых, настроение теперь совсем плохое. А потом — вдруг в этой самой нищете печенья вовсе не будет? Может быть, тогда лучше его поберечь?

Внизу ребята ныряют к обломкам шхуны, которую выбросило неделю назад. Конечно, самое ценное вытащили взрослые ещё в первую ночь.

Но не всё. Если хорошенько задержать дыхание, можно достать много всякого.

Ева начала нырять только прошлым летом, но научилась уже очень хорошо. Из девочек она ныряет лучше всех, если не считать рыжеволосую Мари. И если не считать Анну, но Анне уже пятнадцать с половиной, так что она уже не девочка, а почти что взрослая женщина.

Сейчас как раз нырнула Мари, её хорошо видно по рыжей голове. Ева смотрит внимательно, считает удары сердца, чтобы понять, на сколько Мари задержала дыхание.

В этот момент на колено падает первая капля дождя.

Ого!

Ева поднимает голову. Видит, как небо сразу со всех сторон набухает серым. Эта туча не пришла с ветром, а словно проявилась из глубины неба, как при рисовании тёмная краска проступает из-за светлой. А из-за деревьев на мысе уже выползает вторая туча, ещё больше и темней.

И потом словно по команде начинается дождь. И ветер тоже. Море оживает, начинает ходить ходуном.

Выходит, отец предсказал всё верно! Он только немного ошибся со временем, но это ведь можно будет исправить!

Ева бежит к дому.

Люди на улицах суетятся. Кто-то спешит домой, кто-то наоборот — вниз к гавани. Торговцы торопливо вносят товар внутрь лавок.

На пересечении с Торговой дорогу переходят восемь девушек из госпиталя. Они идут в гавань, чтобы быть наготове, если какой-то корабль снова разобьётся. Ева сразу отличает ту, у которой жених сейчас в море.

Еве хочется кричать всем, чтобы они не боялись или хотя бы боялись не так сильно. Это последний страшный раз. Теперь её папа научился предсказывать шторма. Теперь всё будет хорошо!

Ева забегает в дом, взлетает по лестнице вверх.

Перед отцовой дверью замедляет шаги.

Она слышит голос папы — взволнованный и хриплый. Слышит мамин голос — тихий, как будто извиняющийся.

Сквозь полуоткрытую дверь можно увидеть их обоих. Папа сидит в кресле, мама у него на коленях, они крепко обнимаются. Лицо у мамы заплаканное, но счастливое.

Когда родители так сидят, подходить к ним бесполезно. Всё равно скажут: «Иди поиграй, нам надо поговорить».

Так что Ева закрывает дверь и спускается вниз.

Что же, по крайней мере, теперь можно доесть всё печенье.