По низинам стелется туман — белый, густой, холодный. Он похож на кислое молоко, сбежавшее из бабушкиного погреба. Зачерпнёшь немного, унесёшь домой — и заводи тесто, пеки блины: тонкие, как кружево, почти несладкие, даже если сдобришь их от души золотистым мёдом; дарящие покой и забвение.

Марта зябко поводит тонкими плечами, переступает неловко слабыми ногами, обутыми в плетёные баретки. На дворе по-утреннему свежо. Зря не послушала бабушку, надо было кусачие шерстяные чулки на ноги натянуть и поверх летнего голубого платья с белым фартуком накинуть шаль. А она соломенную шляпку нацепила, словно в жаркий полдень, — вот уж и впрямь дурочка!

Возвращаться нельзя. Скрипнешь дверью, бабушку разбудишь, а та заворчит спросонья: мол, заступила дважды порог, теперь пути не будет, хоть в зеркало глянь, бестолковушка.

А что глядеть?

Отразится в мутном стекле большеглазое узкое лицо, кажущееся ещё бледней из-за соседства с рыжими локонами. Прежде бабушка заплетала их в тугую косичку, за что соседские дети прозвали её внучку Морковкой. Не со зла — просто так, смеха ради. И дурочкой или подкидышем дразнили, обидеть не желая: повторяли за теми взрослыми, что и сами не очень умны, вот и всё. Но теперь Марта — не девчонка, а почти взрослая барышня. Ярко-рыжие волосы свои она завивает раскалёнными на углях щипцами и распускает по плечам. Красиво! Но всё равно никому из деревенских парней она, худенькая и бледная, так и не приглянулась. Бабушка утешает: всё впереди, будут у тебя ещё ухажёры. Только вот вокруг её ровесницы Лизы женихи так и вьются: то один, то другой с танцев провожает. Конечно, может быть, дело не в том, что у соседской девчонки румяные щёки да пышная грудь, а в богатом приданом. Поговаривают, отец выделит Лизе стадо коров да самое лучшее пастбище. У Марты же ни коров, ни пастбища, ни золотых серёжек в ушах. Ни отца, ни матери. Бабушка воспитывает её с малолетства, живут они бедно и скромно. А в последнее время Марте и не до танцев, не до посиделок с подружками — весь огород на ней, старушка совсем слаба стала. Того гляди — и впрямь скоро придётся собирать белый туман для поминальных блинов.

Ох, нет!

И Марта вышла нынче до рассвета вовсе не за туманом. По тропинке пройдёт она через шелестящий осинник к озеру, а там зачерпнёт воды, в которой плещется первый солнечный луч, и домой принесёт. Бабушка недавно проговорилась, что сама она семнадцать лет назад так поступила — и не жалеет о том. Не пожалеет и Марта. Что бы ни произошло — не пожалеет.

Стискивая ручку глиняного кувшина тонкими пальцами, она семенит по тропе, опасливо оглядываясь по сторонам. Прежде она к озеру не ходила в столь ранний — почти ночной — час. Ясным днём за руку с бабушкой (когда та была здоровой и бодрой) или в компании беспрестанно щебечущих подруг совершать такие прогулки — совсем иное дело. А теперь... Хоть и знает Марта, что не тот это лес, где водятся зубастые волки и нападают на одиноких путников и беспечных девиц беспощадные разбойники, а всё же боязно. И всю дорогу она мечтает: вот бы появился тот, кто будет ей верным и преданным другом, защитит от всех напастей.

Лишь ступив на усыпанный мелкими камушками берег озера, Марта спохватывается: а ведь о чём-то другом думать было надобно! Да уж поздно.

Разувшись и подобрав подол, она входит в воду. То ли острые камни, то ли осколки раковин ощутимо колют босые ступни. У самого берега вода тёплая, а дальше становится студёной. Марта, стуча зубами от пронизывающего холода, ждёт, когда же зарозовеет небо и над горизонтом покажется солнце. И вот, наконец, становится виден светящийся край, а потом поднимается сияющий до боли в слезящихся глазах полукруг, словно панцирь выползающей из-за водной глади небесной черепахи. Марта трёт глаза и пропускает момент, когда черепаха выныривает и оборачивается рыжим колобом, взмыв высоко в небо.

Плещутся в озере золотые лучи. Вместе с водой Марта зачёрпывает один из них и, шагая к берегу, всё заглядывает в кувшин — там ли, не ускользнул ли. Другие лучи щекочут под водой её ноги, и она тихо смеётся, шёпотом уговаривая то ли их, то ли саму себя: всё хорошо будет. На обратном пути Марта уже ни хищных зверей, ни лихих разбойников не боится. Опасается одного: споткнуться и расплескать озёрную воду с трепещущим в ней живым маленьким отблеском большого солнца. Прижимает затеплевший кувшин к груди и несёт бережно, шагает медленно.

Никого из знакомых на тропе не встречает — и хорошо. Не то пришлось бы объяснять, зачем ходила, а ей этого страсть как не хочется. Правду рассказывать ни к чему — снова смеяться будут: дурочка ты, Марта-Морковка, поверила бабушкиной сказке. А врать, выдумывать для своего спокойствия какие-нибудь безобидные пустяки ей неловко.

Бабушка ещё не вставала с постели.

— Вернулась? — слабым голосом спрашивает она внучку. — Принесла?

— Да. Вот...

Окошки в доме узкие, в комнате полумрак, и Марте кажется: всё напрасно — в кувшине простая вода, безо всяких чудес.

— Выплесни на решето, — велит бабушка.

Марте жаль воды, так непросто добытой, но старушка строго поджимает бледные губы, и она не смеет ослушаться.

Большое решето ставится у кровати на земляной пол, и вода из кувшина льётся, льётся, льётся...

Льётся до тех пор, пока от волнения зажмурившаяся Марта не слышит вместо журчания тихое повизгивание и сопение.

Открыв глаза, она видит барахтающегося в решете щенка — смешного, рыжего, толстолапого. Уронив кувшин, хватает малыша на руки, целует в холодный нос, а затем оборачивает фартуком — мокрый же, надо согреть, а то простудится. И... голодный, наверное. Чем их, таких, кормят — обычная еда подойдёт? Должна бы, ведь питомец её — уже не призрачный луч далёкого солнца, а вполне земной маленький пёс, согревшийся в её добрых руках.

— Бабушка, подержи Лучика, — имя придумывается сразу, Марта с улыбкой протягивает старушке щенка, и та принимает его в свои сухие морщинистые ладони, кладёт, бережно придерживая, поверх одеяла. — Я сбегаю к Лизе за молоком. Тотчас вернусь!

Бабушка негромко смеётся:

— А я, старая, грешным делом думала — младенца ты принесёшь себе на радость. Ничего, то дело наживное. Ты молода, будут у тебя и муж, и детки — всё в своё время. А так тоже неплохо. Вырастет дружок твой — защитником тебе будет. Убережёт от дурных людей и от любых невзгод, когда меня не станет. Недолго ждать. У тебя, моё солнце, рассвет, а моя жизнь на закате.

— Ты что это надумала, бабушка! — недовольно качает головой Марта. — Нет уж, не оставляй нас с Лучиком, ты нам нужна. Очень!..

...Пройдёт время, и однажды неминуемое всё-таки случится — никто из земных людей не вечен. Поплакав на похоронах бабушки и угостив соседей поминальными блинами из туманного теста, рыжая Марта соберёт в котомку самое необходимое, возьмёт на поводок выросшего в огромную зверюгу солнечного пса, оставит огород и дом, уйдёт — снова перед рассветом. Будет долго шагать по знакомой тропе, но та внезапно выведет её не на берег озера, а на большую дорогу.

Марта повторит бабушкины слова:

— Ничего, так тоже неплохо.

И, поправив на голове соломенную шляпу, пойдёт, куда глаза глядят, а большой рыжий пёс будет в пути оберегать её от всех напастей.