Пётр Петрович всегда боялся ошибиться. Так боялся, что иногда даже брался за голову и убегал от своей жены Ниночки в ванную, садился на краешек унитаза и причитал: «Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!»

Порой сомнения заставали его в людном месте, и он краснел, бледнел, врезался в людей — так старался не выдать себя. Как-то он пришёл в магазин за хлебом, а нужного не оказалось. Полки с хлебами угрожающе зияли, а он дрожал, бедный, пот душем лился. Какой же взять: нарезной, такой или вон тот? «Ой-ой-ой, Ниночка заругается, если не тот принесу». — И ушёл без хлеба.

Ниночка тогда картошки нажарила, курицу вкусную сделала, как он любил, и очень на хлеб этот рассчитывала. Пётр Петрович пришёл, весь дрожал в прихожей, ботинок за ботинок цеплялся, язык не слушался.

— Ну, где хлеб? — спросила Ниночка, вытирая руки полотенцем.

Пётр Петрович вздохнул, взял себя в свои дрожащие руки и сказал:

— Не было.

— Хлеба не было? — удивилась Ниночка.

— Его самого. Ни одного батона. Вот москвичи пошли — весь хлеб съели! Сидят они его, что ли, по углам едят?

Ниночкины брови недоумённо подпрыгнули, безнадежно приземлились обратно и вместе с хозяйкой ушли на кухню подальше от этого происшествия.

Ниночка стала его неправильным решением номер одна тысяча сто восемьдесят шесть. Она была не очень красивая, но очень вкусно готовила вредную пищу, которую Пётр Петрович так любил. С детства его мучили гастриты, панкреатиты — всё это желудочно-кишечное счастье, — а он только и мечтал о жареной курице с золотистой картошкой. Вот объедение!

Шёл четырнадцатый год их совместной жизни и вредных ужинов. Пётр Петрович уже догадывался, что желудок ему Ниночкиных жареных куриц не простит. И подкладывал себе ещё ножку.

В коридоре расшаркивался их сын — долговязый и нагловатый юноша. Он подозрительно напоминал Ниночкиного бывшего жениха, потому что немного походил на армянина: бровями, усами, носом — всем. А Пётр Петрович был мужчина светлый, русский, и усов у него отродясь не было, тем более таких. Ниночка уверяла, что это дедовы гены проявились, и Пётр Петрович продолжал давать сыну карманные деньги. Очень угрожающий у него был вид, усатый, даром отца уже перерос и мог если не заработать, то украсть.

Да, Пётр Петрович жутко боялся ошибаться, но ошибался и ошибался. Мама говорила ему в детстве не дразнить собак — он дразнил, и его везли прививать от бешенства. Говорила не есть много шоколада — он ел, и у него краснели и болели руки. Говорила не брать ножницы, а он брал.

— Ой, что это? — спрашивал он, когда по пальцу уже начинала течь кровь.

И на Ниночке мама говорила не жениться, потому что она хитрющая паразитка и лимитчица, высосет из него все деньги и уйдёт. Но мама умерла, и Ниночка предложила положить её в фанерный гроб. «Мёртвым же всё равно», — сказала она, а Пётр Петрович, как всегда, согласился. Больше некому было предостерегать его от неправильных решений. Когда же Ниночка хоронила свою маму, то купила ей хороший гроб, как дворец.

Ещё у Петра Петровича была аллергия на кошек, но Ниночке очень хотелось кошечку, и как раз нарисовалась подруга, которая этими кошками промышляла. Предложила персидскую по крайне выгодной цене — тридцать тысяч. Ниночка, конечно же, не работала, и стала умасливать мужа: готовила ему жареных куриц пожирнее и говорила, какой он у неё молодец. Пётр Петрович уши любил развесить так же сильно, как и жареных курочек, и так, незаметно для себя, вытащил из кармана кошелек, из кошелька — денежку... Даже на обновку Ниночке дал. И Ниночка ускакала.

На следующий день Пётр Петрович только пальто на вешалку повесил, как дико зачихал и заплакал. Ужас что стало с ним, прямо корчился весь, шагу ступить не мог. Прибежала Ниночка, а за ней комок шерсти на четырёх лапах важно проковылял, пол подметая.

— Это наш Фёдор, в честь Достоевского, — сказала Ниночка. — Ты чего это красный весь? Да у тебя аллергия, наверное. Давай, иди к себе в комнату, мы его туда пускать не будем.

Ушёл Пётр Петрович в комнату, чихнув на Фёдора по дороге, и всё плакал-плакал — такая у него аллергия была ужасная. «Нет, ну надо же Фёдором назвать, — думал он. — Имя-то какое препротивное!» Ох и ненавидел он Достоевского, прямо не мог с его книгами в одной комнате находиться — тоже чесаться, чихать и плакать начинал. Он когда в школе первую страницу «Преступления и наказания» прочитал, сразу понял: будет читать дальше — повесится. Такой ужас на него Достоевский наводил — просто ужас какой ужас! А теперь ещё этот четвероногий шерстяной гражданин.

С тех пор Пётр Петрович либо в комнате у себя сидел, либо на работе оставался. И так долго наоставался, что однажды пришёл домой, а там Ниночка в одном фартуке незнакомцу в его, Петра Петровича, домашнем халате курицу жарит, и кот из-под стола смотрит, усмехается.

— Ой! — воскликнул незнакомец, и халат от неожиданности раскрылся, обнажив накачанный торс. — Ниночка, там твой папа пришёл!

Настолько Пётр Петрович постарел и осунулся от своих неправильных решений.

— Какой папа, это муж! — взвизгнула Ниночка и давай полотенцем с нарисованными овощами прикрываться.

Пётр Петрович ошалел: не было ещё у него таких жизненных ситуаций. Даже не было времени постоять, как тогда перед хлебной полкой, всё взвесить. И тут он вспомнил, что квартира всё ещё оформлена на него, и что Ниночка ему не жена, а приживалка, и что сын их вообще непонятно чей сын, а сам он, Пётр Петрович, тридцатисемилетний банкир, более или менее преуспевающий — стареющий, но ещё вполне себе симпатичный, с квартирой на Ленинском проспекте, да ещё и — получается! — неженатый! Да перед ним же весь мир открыт! Понял это и заплакал. Но не оттого что расстроился — это просто Фёдорова шуба по всей квартире клочьями летала.

— Убью, паразитка! — взревел он сквозь слёзы. — И кота твоего из окна выброшу!

Ниночка испугалась. Даже незнакомец подумывал, не лучше ли было бы сегодня остаться дома, поругаться с женой, детей повоспитывать.

— А ну-ка — вон! — топнул Пётр Петрович на незнакомца и развеял все его мысли о несостоявшемся семейном вечере. — Пошёл вон!

Пётр Петрович схватил незнакомца за халат, потащил в прихожую и вытолкнул ногой в дверь.

— Ниночка, что это... — только и успел пробормотать злосчастный, когда Пётр Петрович вспомнил про халат.

— Халат снимай!.

— Но как же я... подождите... Нина.

Пётр Петрович стянул с накачанного тела халат, закрыл дверь, и понёс халат в ванную. Ниночка подбежала, всё ещё в одном фартуке и полотенце, и стала смотреть, как он в стиральную машину халат запихивает. Смотрела и не знала, что сказать.

— Петя, ты что? Я тебе всё объясню. Пойдём поговорим спокойно, поешь, я тебе курицу пожарила...

Пётр Петрович выпрямился, сказал Ниночке свысока:

— Знаешь что? — и поманил её пальцем: мол, секрет скажу.

Ниночка подставила ухо.

— Убирайся к чёрту! — заорал Пётр Петрович, да так, что у Ниночки в голове загремело. — Чтобы духу твоего здесь не было!

Ниночка умом не отличалась, да смекнула, что больше здесь нечего ловить, и побежала от греха подальше в комнату. Накинула на себя что под руку попалось, сумку взяла — и по коридору на полусогнутых прокралась.

— Ты ещё здесь? — проревел Пётр Петрович из кухни. — Убью!

Ниночка, как все паразиты, опасность чувствовала хорошо — и побежала. А Пётр Петрович со сковородой из-под курицы, сверкая глазами, на неё пошёл.

— Чтобы ноги твоей здесь больше не было! И сыну своему скажи! Увижу — обоих убью! — заревел, сковородкой размахивая.

Ниночка дверь открыла и, как была, прямо в тапочках, скорей из квартиры. Вдруг услышала звуки страшные, какой-то кошачий мат.

— И Фёдора своего забери! — крикнул Пётр Петрович, бросив прямо Ниночке на спину.

Ниночка испугалась, визг такой подняла — да и кот ей вторил, будто у них соревнование. Тут как раз пенсионерка из соседней квартиры очки натянула да высунула нос.

— Что здесь такое происходит, Ниночка? — щурилась, не понимая, что за шуба на Ниночке наброшена и почему она ей так не нравится.

— А это, Варвара Сергеевна, — громким, ровным голосом, как римский оратор, пояснил Пётр Петрович, — экзекуция паразитов!

— Что говоришь? Каких визитов? — как обычно недослышала пенсионерка.

— Закройте дверь, Варвара Сергеевна, и идите смотреть телевизор!

Пенсионерка неожиданно всё поняла и засунула нос обратно в квартиру. Ниночка с котом уже убежали вниз по лестнице. Подъезд медленно затихал после визгов котов и предателей. Пётр Петрович закрыл за собой дверь и больше не ошибался.