Грубой уставшей ладонью, цепляясь иссохшими мозолями за шероховатую поверхность, сгрёб крупу со стола в стакан, подставив тот к краю столешницы. «Говорила, мол, столько-то и столько-то воды на стакан. Помню, так прямо и говорила, стоя над кастрюлей у плиты и мешая большой ложкой, и на стёклах очков — пар от каши, и дрова в печи волнуются, переговариваются. Или не говорила...»

«Не будет здесь стакана-то, даже половины не сыскать, так, щепотка». Поднял над столом, поднеся затёртыми гранями к свету, сочащемуся сквозь веснушчатое стекло, встряхнул, подправив содержимое, и подслеповатым оценивающим взором глянул внутрь. Гречка с рисом пошумели во время тряски и успокоились. «Да, не порадовалась бы бабка за меня, огорчилась бы даже, что вернее». Вздохнул и, скрипнув половицами, поднялся со стула, оставив на столе наполовину пыльный стакан. Постоял с минуту, раздумывая, шурша ладонью о щетину, и пошёл к бидону. Откинул крышку, выругался. Раньше вода никогда не заканчивалась... Растерянно и брезгливо взглянул в окно и поёжился. «Воды наноси, пока сон не сморил, говорила, помню, и я нёс, в мороз и ливень нёс, нёс и ругался, и ненавидел всем сердцем, как сейчас помню, за то, что выгнала на улицу».

Назвав себя «старым дураком», огляделся в поисках валенок, покрутился на месте, взглянул на ноги и зашёлся хрипловатым глубоким смехом. Поправил кепку, которая, как и валенки, всё ещё была на нём, накинул телогрейку и вышел в сени, посмеиваясь на ходу. Выкатил тележку на крыльцо и у ступеней заметил охапку дров, удивился, отставил тележку и подобрал поленья с земли, занёс в дом и скинул у печи. Снова огляделся по сторонам, отдышался, собираясь с духом, и вышел в мороз.

Под суховатый хруст снега думается легче, спокойнее как-то, чище. Мысли складные да ладные, правильные мысли, полезные. Дышалось ровно и легко, хоть и снова с самого утра болело в груди и отдавало в правое плечо остро и резко, особенно после колки дров. Дойдя до продуктового ларька, остановился, прищурился, стараясь разглядеть ценники у сигарет, похлопал себя по карманам, плюнул, вспомнил чью-то мать и, свернув в сторону поселкового, побрёл дальше. Спустя минуту едва не упал, поскользнувшись на льду у колодца. Прислушался к участившемуся биению сердца, улыбнулся и сосредоточенно взглянул на покосившуюся крышу колодца, не вынимая из карманов телогрейки подмёрзших рук. Помутневшие голубые глаза застыли и словно покрылись снежной паутиной. Губы старика едва заметно дёрнулись в немой попытке произнести слова праведные и застыли в кривой улыбке. Он развернулся и бесцельно побрёл в направлении ларька. «А ведь раньше всегда вода была. Никогда не кончалась. Холод ли, дождь — полна кадушка. Поднимет, потревожит, иди, мол, старый, на колодец, стирать, говорит, буду да кашу тебе варить. Так и говорила, как сейчас помню. Или не говорила...»