Наум Ольховский славился своей непримиримостью в спорах не только на всё село, но и в районе об этой его черте характера были весьма наслышаны. Последние годы скучно стало жить пенсионеру Науму. Заработал свою славу он честно, отчего мало находилось смельчаков закуситься с ним на какую-либо тему. Однако утром седьмого декабря ему улыбнулась удача — в гости к нему наведался со знакомством свежий сосед Тимур Колотьков.

— Здорово, соседушки! — крикнул с порога справный мужичок невысокого роста. — Есть кто живой?

— Ну, здравствуй, коль не шутишь, — спустился, кряхтя, с печи Наум. — Проходи в кухоньку, чаю поставим за знакомство.

— Меня Тимуром зовут. Я из Владимира. Знаете ли, наскучила жизнь городская, утомила. Вышел на пенсию и решил вот поближе к природе перебраться. Теперь, стало быть, соседями приходимся друг другу.

— А я всё думаю, кто там копошится? Петровна померла уж лет пять назад, оттуда не возвращаются вроде бы. Дети её да внуки по столицам осели. Тюремщики, что ли, какие беглые, думаю?

— Какие тюремщики? Свои мы, свои, — хихикнул гость.

— Если свои, держи пятерню, — хозяин протянул перед собой широкую ладонь. — Да заходи, будь как дома. Меня, кстати, Наумом кличут.

Колотьков взялся обеими руками за объёмную Наумову ладошку, потряс её, улыбаясь так, что запотевшие с мороза очки, подпираемые лоснящимися щеками, уползли к мохнатым бровям.

— А ты Петровне-то аль родственник какой? — молвил Ольховский, прихлёбывая ароматный кипяток из старой керамической кружки, выцветшей на солнечных лучах до богатого кораллового оттенка.

— Отнюдь, купил домик я этот по объявлению. Не по силам стала суета городская, сбежал от неё на вольные просторы.

— Спешу поздравить тебя, новоиспечённый сосед, с первым промахом в сельском житье-бытье.

Наум прищурился, буравя гостя насквозь. Так он делал всякий раз, когда анализировал оппонента на предмет темы спора.

— Отчего же с промахом? Мне думалось, в самое яблочко попаду с выбором. Тут тебе и природа, и воздух, и люди добрые, отзывчивые. Одно слово — курорт.

Хозяин наполнил кухню громким хохотом.

— Ну сказанул так сказанул! Юморист ты, Тимур. Курорт — это где можно лежать под солнцем и не думать ни о чём. В деревне-то забот, знаешь, сколько? О-го-го. Поживёшь с месячишко, тебе и городская возня курортом покажется.

— Не спешу соглашаться с тобой, дорогой сосед! — глаза Колотькова заблестели, как у юного мальчишки, первый раз девку полюбившуюся на пляже в купальнике увидевшего. — Суета городская она бестолковая. Бегают все туда-сюда, как атомы в молекуле, а смысла беготни этой не знают. На просторе сельском иначе всё.

— Это сейчас у тебя песня такая. Романтика да кислород вольный мозг, смогом городским полонённый, опьянили. Уборка снега, заготовка дров, сенокос для скота, кормёжка животины, уборка навоза, огород. И это каждый божий день. Я ещё не всё перечислил, чтоб ты в обморок сразу не бахнулся. Через пару недель спину разогнуть не сможешь, посмотрю я, как ты запоёшь.

— Так в том-то и радость, Наум, что всё это смыслом наполнено и оправдано. Ни одного лишнего движения.

— Вот ты чудик городской, Тимур. Без обид. На самом деле. Вот какую радость, скажи мне, ты будешь испытывать, когда каждый день спозаранку, вместо того, чтоб первой зорькой любоваться, придётся фекалии смрадные за поросями да курями убирать? Руками собственными. Топчась по колено в этом самом... Как ты сказал-то? О, в этом самом «наполненном смысле».

— Самую банальную радость. За тех же поросят и курочек, что проведут очередные сутки в чистоте и под заботой хозяина доброго. За благодетель свою для братьев наших меньших возрадуюсь всем сердцем искренне. Боженьке спасибо скажу за возможность послужить ему делом бесхитростным, незатейливым.

— Ну-ну, сосед. Знаешь, сколько вас тут таких романтиков каждый год копья ломает о сельский быт? Уйма. А кому ты спасибо скажешь, когда после всех трудов и бессонных ночей курочки тебя без яичного урожая оставят? Или поросята те же. Комбикорма сожрут на десять тыщ, а в объёме прибавят пару миллиметров всего лишь... Кому?

— Своей городской неопытности благодарен буду. Значит, подготовился плохо. Опять же, всякий опыт ценен. В следующий сезон, значит, умнее буду. А если опять не повезёт, будем иначе акценты расставлять. На огород, на лесные дары упор сделаем. Кто ищет, тот найдёт, в писании сказано.

— А в писании случайно не сказано, как это всё на одну хиленькую пенсию проворачивать, чтоб, желательно, ещё и самому с голоду не пропасть? Несправедливое это дело — в деревне жить. Поверь моему опыту коренного сельского мужика и одумайся пока не поздно!

После этих слов Наума на кухне кто-то вдруг покашлял. Тихонечко так, скромненько, по-женски. Мол, тут ещё один собеседник рядом, а вы и ухом не ведёте.

— Здравствуйте! Я так понимаю, вы наш новый сосед?

— Правильно, сосед. Тимуром зовут, — представился Колотьков и поклонился хозяйке.

— Олеся Михайловна, — представил супругу Ольховский. — Жена моя любимая.

— Ишь, юлит, старый, — кивнула хозяйка в сторону мужа. — Вы на него внимания не обращайте, ему бы всё спорить, да больше и ничего. Если по делу какому зашли, так вы его с порога сразу спрашивайте, чтоб без разговоров. А то ведь так и заболтает до ночи. А дела сами себя не сделают.

— Так я и сам такой, — улыбнулся в ответ Тимур.

— Я и вижу: чай заварили, а так и не прихлебнули ни разочку, говоруны. Ну ничего, за знакомство можно и поговорить.

— А ты чего, в самом деле, заходил-то? — опомнился Наум.

— Топорик хотел вот попросить на пару дней, дровишек натюкать. А то печурку растопить нечем.

— Так пойдём до сараюшки. Я тебе на вечерок и дровишек соображу готовых, и колун возьмёшь.

— Мне бы топорик, он поухватистей.

— Топориком дрова только маньяки тюкают. Говорю ж тебе, колун — вот это вещь. Как дал по пню, тот сразу пополам!

Мужики оделись и вышли на мост. За дверью продолжали слышаться их голоса, увлечённые очередным спором, выросшим на пустом месте. Олеся Михайловна ещё некоторое время стояла, качая головой, а её тонкие, потрескавшиеся на морозе губы расцветали улыбкой.