Слёзы капают на мат. Лера слышит их тихий, тусклый перестук.

— Восемнадцать раз сделала, ещё два!

Утираясь, она встаёт и подходит к своему снаряду — полотну. С пола отрабатывает сальто. От усталости тело деревянное и безразличное, а кисти в бессилье соскальзывают, разжимаются. Лера падает. Обхватывает, не поднимаясь, тонкие коленки, утыкается в них носом.

— Отставить истерику! Это тебе мешает!

Она снова встаёт и, размазывая сопли, идёт к снаряду. Рука тренера твёрдо ложится на плечо.

— Посиди. У тебя получается это сальто. Подыши, успокойся. И сделай ещё два раза.

Идут минуты. Лера сидит в оцепенении, подняв влажное лицо к потолку. Потом вскакивает и повторяет, быстро и безотчётно. Раз. Два.

— Вот и всё. Дай пять!

Ударив до боли в натруженных пальцах, она чувствует чужую, тёплую и сухую, ладонь.

На перроне ждали отправления поезда. Пахло весной и рельсами, было тепло, и ветер нежно гладил щёки.

— Не надо было сейчас ехать, — говорила мама, — и зачем тебе сдались эти соревнования…

— Я могу получить мастера спорта, — отвечала Лера.

— Это не то, о чём ты должна думать! У тебя время уходит, — тут мама осеклась и помолчала. — Марина Васильевна слишком много от тебя хочет. Когда ты скажешь ей? Или мне сказать самой?

— Нет! — выпалила Лера. — После соревнований. Пожалуйста, мама. После соревнований. Я сама ей всё скажу.

Мама только тяжело вздохнула. Но Лера уже хорошо научилась понимать её без слов: так звучало смирение с безрассудным желанием дочери. В который раз.

Когда поезд тронулся, Лера забралась на верхнюю полку и взяла эспандер. В коридоре шумели, за стенкой то и дело поднимались, опускались и стучали пассажирские полки. Проводники проверяли билеты. Пассажиры обживались на ночь. Другие девочки из команды залезут в телефоны, будут болтать или играть в карты до ночи — вечное поездное развлечение, — пока Марина Васильевна, тренер по воздуху, не разгонит их спать. Рука механически сжимала и разжимала тугое резиновое колечко. Привычная поездка, волнение и ожидание. Но было и что-то новое: саднящее беспокойство после прощального разговора с мамой на вокзале.

Лере вспомнилось её первое путешествие, трёхдневная дорога на запад. Ей десять лет. Они навсегда уезжали из родного городка, ехали за надеждой, не веря, что смогут её догнать. На новом месте маме обещали работу, а Лере — обследование и лечение в профильной клинике. Тогда было то же ощущение зыбкости будущего, прыжка в никуда.

Утром в спортивном зале, касаясь кончиками пальцев ног края турнирной площадки, Лера разминалась перед выступлением. Слух у неё тонкий, и она вычленяла в нестройном хоре голосов слова, язвительные и подчас злобные. А может, просто знала, что о ней будут говорить, и оттого поневоле ждала и ловила любые обрывки чужой, к ней относящейся речи.

— Ваша ученица выступает в профессионалах? Если у неё ограничения по здоровью, переведите её. У нас есть специальная категория для таких, как она.

— Нет у неё ограничений по здоровью, — резко отвечала Марина Васильевна где-то за Лериной спиной. — Она всегда выступает в основной категории.

— Тогда предупреждаю, что при нарушении правил она может быть дисквалифицирована. А это отразится и на остальных членах вашей команды. И на вас.

— А мне кажется, вы просто задвигаете сильных участников.

Марина Васильевна будто уже не помнит, как без малого пять лет назад она сама отмахнулась от впервые пришедшей на её занятия Леры: «Я инвалидов не беру». Тогда она не разменивалась на слова.

Но только Лера не инвалид. Это клеймо ставят те, кому лень разобраться. После секции воздушной гимнастики для детей с ОВЗ она знала, куда и зачем пришла. Она видит, разве что чуть хуже, чем другие. Многие известные атлеты, достигнув мастерства, ставили номера с завязанными глазами. А она сделает так с самого начала. Всё это она тогда же выпалила будущему тренеру.

Лера услышала, как объявили спортсмена перед ней. До её выхода оставалось около четырёх минут.

— Это ты Валерия? Говорят, ты почти слепая.

Обладатель незнакомого голоса тоже была девчонкой и явно надеялась выбить Леру из колеи. К такому не привыкать.

— А что я могу сделать сальто двадцать раз подряд, не говорят? — со злостью переспросила Лера.

«Разозлись. Разозлись, прежде всего на себя. И сделай то, что должна», — вспомнила она напутствие тренера.

Объявили её выход. Лера прошла голыми ступнями по площадке. Перед ней висело и таяло размытое пятно. Жёлтое. Всегда выступала только на жёлтых полотнах. Она крепко натянула и сжала их в руке и замерла. И с первых нот начала годами отточенный номер.

Воздушно и игриво, легко, с улыбкой сценического, но всё же неподдельного счастья, она вспорхнула на снаряд. Её гибкое тело было продолжением текучей ткани. Она сделала две сильные отмашки и на третью разжала руки. Глазам не нужно видеть. Она видела всем телом, каждым проросшим в мозг нервным волокном. И там, в глубине неё, картинка вставала чёткой, до очевидности ясной. Руки сомкнулись на полотне в паре метров от страховочного мата.

На следующий после соревнований день Лера пришла на занятия, поставила новый кубок в длинную и блестящую шеренгу под собственным именем и сказала, что ей назначили операцию, после которой велика вероятность полного возвращения зрения. Марина Васильевна, не сдерживая радости, бурно поздравляла ученицу, пока не заметила, что её как будто что-то расстраивает.

— Врач сказал, реабилитация будет длительной. Физические нагрузки будут противопоказаны.

Они и раньше, и всегда были противопоказаны. Но её это не останавливало. Ради чего беречься и оставаться никем, когда она с закрытыми глазами почти что научилась летать? Теперь же тренировки могли лишить её прозрения — если, конечно, она это прозрение обретёт.

Огонь слёз ожёг глаза. Лера ощутила сильные жилистые руки, крепко сжавшие плечи.

— Это всё неважно. Я как раз думала… когда ты станешь хорошо видеть, будешь тренировать ребят вместе со мной. Мне кажется, из тебя выйдет замечательный тренер.

В ту свою последнюю тренировку Лера так и не поднялась на снаряд. Стояла у полотен и вытирала ими, как самым гигантским на свете платком, свои слёзы.