Завтра — День первого перекида! Я лично не переживаю: папа — соня, мама — белка: у обоих хвосты вотакенные. И у меня будет не хуже. В учебнике написано: вторая ипостась — обычно вид из ареала проживания, близкий к родительскому. Бывают, конечно, аномалии: бабушка вот у нас — гюрза. Видно, среднеазиатские гены. Бр-р-р, а вдруг через поколение... Ладно, не будем о плохом.

У нас весь класс уже как сдурел: фотошопом хвосты дизайнят и в Snoutbook постят. Один пышней другого. Вадька только нормальный в этом дурдоме: говорит, глупости это. Не хвостом, типа, единым. В любом обличье можно пользу приносить. Я с ним в принципе согласен. Хотя по ночам полчков гуглю, смотрю, какие у них. Ничё такие, пойдут.

* * *

Чёрт, и как теперь жить? Утопиться — и то не получилось.

Зашёл в Snoutbook — естесно, повыкладывали уже. И у Вадьки — самый пушистый. Полярный волк, ещё бы. Хвостина шикарный, белый, с серыми нотками. Видно, предки с Севера. А не говорил, свинья.

А мне что делать с этой лопатой? Выложил в Snoutbook вместо хвоста средний палец. Не хвостом, блин, единым.

Главное, я вообще не боялся, уверен был. Даже когда в спортзал зашли, а там — веток натыкано, листьев насыпано, а в углу — типа мини-озеро. Подошёл посмотреть, думаю: не повезёт кому-то, если рыбой. Какой у рыбы хвост? Стыдоба. Тут Ильдар подрулил, по козырьку меня — хлоп: «Семёнов, бейсболку сними! И давай в строй». Пришлось снять. Классная такая, там кот с кислой мордой и надпись: Not happy. У Вадьки выменял, на браслет.

В общем, построились, Ильдар Саныч речь толкнул: бла-бла, вот и настал тот день... Справа стоит Тошка Серебряков, он у нас самый маленький. Шепчет: «Так волнуюсь, щас стошнит». Да чего там волноваться?

Потом Ильдар заклинание говорил, а мы повторяли. Я думал, будет торжественно, типа: «Я, Андрей Семёнов, перед лицом своих товарищей...» А Ильдар Саныч завёл детскую лабуду:

Кровь, кровь — не вода,

Разведи кого куда,

Клювы, лапы, плавники,

Обратиться помоги!

Я повернулся к Вадьке — типа, что за считалочки, смотрю — а он серьёзный такой, глаза аж круглые. Ладно, повторили мы это дело — и бегом по раздевалкам: девочки направо, мальчики налево. Форму чтоб успеть снять.

Только сложил одежду на полу — чувствую: голова уплывает. Хотел ухватиться за что-то — а нечем. Рухнул, пузом ударился. От боли в голове как-то прояснилось, смотрю вокруг: божечки! Вадька — волчара белый, красава, Протасов — барсук, а Тошка Серебряков — орёл здоровенный! Кто б мог подумать. Спохватился, свернул назад голову... Тут меня и прибило. Торчит там эта лысая лопасть от вентилятора. И в голове как полыхнёт красным: БОБЁР. Хотел зареветь, но в бобре таких опций не обнаружилось.

Поплёлся за всеми в зал: идти неудобно, лапы корявые, хвост по полу скрипит... Ильдар Саныч меня увидел, разулыбался: «Здорово, Семёнов, давай подсажу». И к бассейну тащит. Я нырнул, лёг на дно, не дышу. Кому нужна такая жизнь? А потом сам не понял, р-р-раз — и уже наверху. Факинг инстинкт. Вылез на бортик, посмотрел, как народ резвится. Ну-ну.

Потом Ильдар Саныч всех по раздевалкам разогнал: «Хватит для первого раза». Велел на свою форму встать, вспомнить себя человеком. Меня-то два раза просить не надо. А Вадька до конца паясничал, на месте крутился — делал вид, что никак. На самом деле хотел, конечно, покрасоваться.

Ильдар Саныч к нему подошёл, по холке похлопал, пошептал — и волчара крутнулся штопором, а из этого штопора Вадька вывинтился: голый, перепуганный, но довольный. Ильдар ему велел одеться, потом в сторонку отвёл, что-то тёр долго. Я не стал ждать, один ушёл.

* * *

Фотки их отростков уже видеть не могу, дома сидеть невыносимо. А тут баба Кира пишет: «Накрутила налистников с творогом, приезжай». Поехал, с горя съел двенадцать штук, запил чайком. А она говорит: «Теперь показывай». А чего там показывать, стыд один.

Ладно, вышел в другую комнату, разделся, обратился. Захожу, а она: «Какой краса-авец! Хотя красота, знаешь, дело второе. Я вот, — говорит, — для общей пользы яд раз в год сдаю, но работа у меня обычная, скучная. Человеческая. А тебе, при такой ипостаси, можно и о смежной подумать: спасателем водным, или мосты строить. Или в разведку», — подмигивает.

Польза-шмольза, ничего она не понимает... Я обратно перекинулся, фотку Вадькиного хвоста показал. Рассказал, как тот куражился на обратном перекиде. Друг, называется. Не написал даже, не спросил, как я после бобрового позора. Настучать бы ему по хвосту этому, чтоб знал.

Кира послушала, фотку посмотрела, губу пожевала. И говорит: «Не стоит, Андрюша. Не наш метод. Читай вон лучше сказки, там всё написано», — и книжицу суёт. Глянул — «Царевна-лягушка». Пока ехал в метро, просмотрел. Хм, а что, это идея.

* * *

На перекидывание не пошёл, сказал, голова болит. Ильдар Саныч поднял бровь: «Ладно, как хочешь. Сиди в раздевалке».

Вадькину одежду я спалил за гаражами, там как раз листья жгли, — всё захватил, и носки, и трусы, и кроссовки. Бросил в костёр, потом испугался: вдруг не загорится? Вспыхнуло только так. Права мама: кругом одна синтетика. Пошуровал палкой, вернулся в раздевалку.

Тут наши из зала повалили: пищат, рычат, ну дети малые! Вадька с Протасовым в шутку грызутся, скалятся. Я сижу, жду: «Давай, Вадичек, перекидывайся — и будешь голый стоять, как дурак. Посмотрим тогда, какой ты красава без штанов».

Все потихоньку начали обращаться, а Вадька по раздевалке крутится. Поскулил, пометался, потом сел на хвост — и ка-а-ак завоет! Меня аж мороз продрал. Прибежал Ильдар Саныч, гладит волка по спине, а сам носом по сторонам водит, будто принюхивается. Гаркнул нам: «Форму его ищем, быстро!» Я так ничего толком и не понял: когда стало ясно, что формы нету, нас оттуда вытурили, отправили на урок. А Ильдар с Вадиком остался.

* * *

Потом меня прямо с урока вызвали.

Захожу в учительскую, Ильдар вежливый такой: «Не видел ли ты, Андрей, в раздевалке чего-нибудь подозрительного?» — «Нет, Ильдар Саныч, я ж не всё время, подышать выходил».

Тут он грустно на меня посмотрел и говорит: «А гарью чего от тебя несёт? Эх, Андрюха, не ожидал, что слабого будешь чморить. Тем более друга».

Я вскинулся: «Это кто ж слабый, полярный волчара с зачётным хвостом!?» Ильдар задумался: «Так он тебе не сказал? Тогда тем более не понимаю...»

Я как заору: «Да чего, чего не сказал-то?» «А того, — говорит, — что не все такие таланты, как ты. Тебе перекинуться как чихнуть, а ему для обратного процесса запах свой человечий нужен. И даже тогда — со скрипом. Вчера я ему помог. А сегодня, без запаха, — никак, тут даже я пас. Маме его позвонили, даст бог найдёт нестиранную одежду. А если не найдёт, Андрюх?»

И тут меня осенило. «Можно к нему?» — говорю. Ильдар кивнул: «Давай, он в тренерской».

Пока бежал на первый этаж, набрал в вотсапе Киру. «Баб, — говорю, — ты знала? Ты нарочно?» А она только глазами хлопает: «Ты о чём, Андрюш? О сказке? Так я ж в том смысле, что любая жаба царевной может оказаться, не то что бобёр!» И глаза такие честные... Никогда не поймёшь, брешет или нет. Змея и есть.

Постоял перед дверью, выдохнул. Захожу — Вадька лежит в углу на резиновом коврике, голова на лапах. Брови только на звук поднял, а глаза больные, несчастные.

Я сел рядом на корточки:

— Вадь, я дебил. Хвосту твоему позавидовал. Я ж не знал... Мне Ильдар объяснил. Слушай, перекид этот — ерунда! Бабка моя говорит, это тренируется. А она никогда не врёт. Короче, щас всё будет.

Волчара поднял голову. Я достал из сумки бейсболку с Гарфилдом, положил рядом — и отвернулся. Чтоб не мешать.