Редактор, маленький человек средних с небольшим лет, сидел за столом внушительных размеров, рылся в бумагах и время от времени нервно посматривал на экран компьютера, недовольно кривясь и морща лоб.

— Ну что, молодой человек, просмотрел я ваш телеграм-канал, есть неплохие материалы. Резюме тоже почитал. Хотите работать у нас? — спросил он, жестом предлагая Павлу присесть на стул у окна.

— Да, — кивнул Павел, продолжая стоять.

— Скажу честно, в штат я вас пока взять не могу, да и нет у нас такой штатной единицы, как кинокритик, но в этом для вас тоже есть определённые плюсы. Свободный график опять же... Есть у меня один материал срочный, горящий прямо-таки — если справитесь, то будем с вами работать.

— Я готов, — сказал Павел.

— Надеюсь, вы «Последний пароход» режиссёра S посмотрели уже?

— Да, конечно, — солгал Павел, надеясь, что редактор не станет углубляться в подробности. Он собирался посмотреть этот фильм, даже прочёл пару критических статей в англоязычных СМИ и проверил рейтинг фильма на Rotten Tomatoes, но имел о нём лишь общее представление.

— Вот и отлично. Только нужно, чтобы рецензия не была хвалебной.

— ???

— Этому фильму и этому S и так уделялось слишком много внимания. Лично мне фильм кажется перехваленным, как и сам S. Но, так или иначе, нам нужна реально критичная статья — прокатное удостоверение ему всё равно выдали, кто захочет — посмотрит, так что не жалейте, врежьте по полной. И мы не хвалим западные фильмы в последнее время, сами понимаете. Побольше цинизма и грязи, так сказать... — неприятно усмехнулся редактор.

— Дедлайн? — спросил Павел уже уходя.

— Вчера.

Немое кино: за окном кафе молодая женщина тянет куда-то ребёнка лет шести, он упирается и недовольно надувает щёки; в конце концов она, потеряв терпение, сильно дёргает его за руку. Он плачет и семенит за ней в сторону троллейбусной остановки.

Павел провожает их взглядом, допивая кофе, заказывает ещё одну чашку, надевает наушники и включает «Последний пароход» на ноутбуке. Семья, он и она, Майкл и Мэри, обоим около сорока, и сын-подросток лет четырнадцати, плывут куда-то на пароходе, судя по костюмам — 30-е или 40-е годы прошлого века, три дымящих чёрным трубы, безмятежные морские пейзажи, скучающие пассажиры в шезлонгах, оператор пароходной компании снимает пассажиров на 35-миллиметровую Eyemo, но есть какое-то напряжение в разговорах пары, сын-подросток пытается всё время от родителей улизнуть, похоже, что именно он — протагонист, и он в центре этой драмы, хотя текста у него совсем немного; знакомится с двумя сёстрами-близнецами примерно его возраста, они тоже путешествуют из Америки в Европу с родителями, разговоры ни о чём, о Муссолини и ситуации в Европе.

Всё ясно, делает вывод Павел уже после первых двадцати минут: типичный фильм о взрослении, перипетиях вхождения во взрослую жизнь, конфликт отцов и детей, банальности и штампы, в диалогах в том числе. «Сейчас я торпедирую этот трёхтрубный», — решает Павел, не досмотрев до конца.

«„Последний пароход“, — начал стучать по клавишам он, — построен на голливудской верфи по самым банальным лекалам, рассчитанным на среднестатистического пассажира (зрителя), и его значительные кассовые сборы объясняются прежде всего ставкой на базовые человеческие эмоции, на клавиши, умелое нажатие которых вызывает нужную реакцию в нужный момент». — Ранил.

«Двигателем этого „парохода“ является нехитрый алгоритм, воспроизводимый режиссёром уже не в первый раз, к тому же много писалось о том, что в основу сценария легли воспоминания S о его собственном детстве и путешествии с родителями в Европу; „основано на реальных событиях“ — беспроигрышная наживка». — Ранил.

«Да, мы помним, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, но S пытается выжать зрительскую слезу любыми средствами, не в последнюю очередь — музыкой, On The Nature Of Daylight Макса Рихтера, конечно, чем же ещё? В остальном же — просто добротно приготовленный коктейль из красивых ретро-картинок, роскошных интерьеров, щедро приправленный Фрейдом и Эдипом. Взболтать, но не смешивать». — Убил.

Периодически он прерывается, пьёт уже остывший кофе, снова смотрит, как пароход причаливает в Неаполе, как их встречает друг семьи, стереотипный брюнет-итальянец, dongiovanni naturale, как затем рушится семейная идиллия — Мэри влюбляется в него и решает остаться в Италии, не возвращаться в Америку на последнем пароходе, который вот-вот отчалит, а других в ближайшие дни не предвидится, потому что Муссолини объявил войну Англии и Франции с балкона Palazzo Venezia di Roma, и мир теперь никогда не будет прежним.

Почему-то поразили самые последние кадры, когда по экрану уже поползли заключительные титры. Те самые кадры, которые снимал оператор пароходной компании на свою Eyemo в самом начале фильма: Мэри, попав в кадр, начинает дурачиться, танцует перед камерой в белом кружевном платье, в шляпке, которую кинематографично срывает ветер и уносит в океан; она смеётся, потом смущённо закрывает лицо руками — сцена стилизована под немое чёрно-белое кино, те самые шестнадцать кадров в секунду, и почему-то эта нехитрая стилизация вдруг показалась Павлу самым искренним моментом фильма, моментом, когда правда искусства берёт верх над искусственностью всех остальных правд, когда всецело веришь выдумке и не хочется ни к чему придираться.

И почему-то вдруг вспомнились летние каникулы в Сочи, когда Павлу было лет двенадцать, морской порт и круизный лайнер, с борта которого звучала дурацкая и привязчивая попсовая мелодия — привязчивая, а вот поди ж ты, припомни сейчас, что это было! И мама стала танцевать на пристани под эту музыку, и они с отцом смеялись, и кажется даже были счастливы, вместе и каждый по-своему, и в голове эти воспоминания крутились теперь, как 35-миллиметровая плёнка, как кино о давно ушедшем детстве. И тот «пароход» в Сочи, уходивший в какой-то круиз, в Турцию, должно быть, для их семьи действительно оказался последним — последним, который они видели вместе.

После развода родителей он ненавидел их какое-то время, жил то с отцом, то с матерью, мечтал поскорее окончить школу и уйти в «свободное плавание». Уехал в Москву, пытался поступить на журфак, вернулся в родной город...

Он допил остывший кофе, заказал двойную порцию коньяку, смотрел, как на город наползает ночь, думал о том, что по большому счёту и счастливые семьи, и несчастливые сотканы из одних и тех же противоречий, движутся по временной шкале с примерно одинаковыми вехами, и что любой более-менее талантливый режиссёр — а уж S и подавно — в состоянии освоить эти клавиши, умелое нажатие которых вызывает нужную реакцию в нужный момент, и нет ничего постыдного в том, чтобы растрогаться перед экраном, пустить слезу под Макса Рихтера, потому что у каждого в жизни бывают моменты, для которых эта мелодия оказывается идеальным саундтреком.

Он потёр глаза, захлопнул ноутбук. Заказал ещё коньяку. Посетителей в кафе почти не осталось. Снаружи стало совсем темно. Теперь, глядя в окно, он больше не видел города — лишь своё отражение.

Утром позвонил редактор — поинтересоваться, готова ли статья.

— Нет, — сонно ответил Павел. Немного болела голова.

— А когда будет? — нетерпеливо спросил редактор.

— Вчера.