— Даш, ты дома? Можно я тебе Федю оставлю? Мне на сегодня работу предложили, — услышала Даша взволнованный, торопливый голос в трубке и поморщилась.

В этот субботний день она не хотела ни с кем общаться, тем более возиться с капризным двухлетним племянником, а хотела запастись шоколадными конфетами и мороженым, лечь на диван, завернуться в леопардовое одеяло и в одиночестве смотреть какую-нибудь мелодраму, пока на улице свирепствовал ветер, забрасывая оконные стёкла дождём. Но разве откажешь родному человеку? Ответила: «Да, конечно», — вздохнула, положила на стол смартфон, посмотрела в окно. Скоро декабрь. Дорожки во дворе покроются снежной золой, и можно будет полной грудью вдохнуть, наконец, крепкий, коньячный аромат зимы. А пока — ноябрь, беспросветный туман, минорная серость тяжёлых туч, напитанных влагой; запах сырости, промокшие ноги и отчаянное покаркивание тощих ворон на почерневших фонарях. Смирись, перетерпи.

Третью неделю Даша сжималась в колючий комок, вспоминая о Денисе. Он бросил её, как докуренную сигарету. Забрал все свои вещи. На память от него осталась лишь фарфоровая статуэтка Купидона, подаренная на День всех влюблённых. Даша случайно заметила фигурку, серую от пыли, на полке, среди книг. Она схватила ангела и изо всех сил кинула его на пол, будто хотела отомстить за причинённую ей боль.

Потом она рыдала и размазывала по щекам слёзы, жалела себя и вытирала белой лентой туалетной бумаги опухшие глаза и покрасневший, как у пьяницы, нос. Даша сидела на холодном полу и подбирала осколки — кудрявую головку, руку, туловище, крылья, — но фигурку, как и разбитую любовь, уже не собрать, не склеить.

В дверь позвонила сестра. Она наскоро сунула Федю в дверь и, уверенно стуча каблучками, убежала на работу. В коридоре от неё остался лишь шлейф пятой «Шанели» — запах роскоши и денег.

— Мамоги, — чётко проговорил Федя, показывая на ботинки, которые ему не удавалось расстегнуть. Даша сняла с малыша обувь, и Федя вошёл в комнату. Маленький, любопытный зверёк, с ещё не сошедшим деревенским загаром, с коротко стриженными, выгоревшими волосами, похожий на молодой, только что вылезший из земли, не успевший зачервиветь белый гриб.

Федя начал исследовать содержимое шкафов, а Даша легла на диван и уткнулась лицом в подушку. Мысли её вернулись к Денису. Не успела она погрузиться в свою боль, как Федя мягко положил руку ей на плечо.

— Мамоги, мамоги, — настырно повторял ребёнок, протягивая Даше какой-то предмет. Даша подняла голову и тут же вскочила: малыш держал в руках кусок отодранного плинтуса. Пока она лежала и грустила, племянник успел разобрать плинтуса от кухни до коридора, словно детский конструктор.

Даша отобрала у ребёнка кусок пластика, посадила за стол, выдала лист бумаги и цветные фломастеры: рисуй! Вернулась на диван, с облегчением закрыла глаза. Прошло несколько минут — услышала приближающийся топот. Федя настойчиво потянул её за край юбки: мол, идём. Даша нехотя поднялась, и племянник повёл её в коридор. А там, гордо улыбаясь, показал пальчиком на «граффити», нарисованные красным фломастером на обоях. Это было что-то очень отдалённо напоминающее сердце. Даша вздохнула, сделала себе коктейль из корвалола и валерьянки, выпила залпом и пошла оттирать Федины художества.

Закончив, Даша снова легла на диван, включила нежную мелодию на телефоне и приготовилась грустить. Но не тут-то было. Федя забрался ей на спину и, визжа да хохоча, запрыгал кузнечиком. Утомившись, улёгся близко-близко, улыбнулся во все молочные, крепкие, как у кролика, зубы и слегка куснул тётю в веснушчатый нос.

Полежать на диване с шоколадными конфетами и погоревать Даше тоже не удалось: конфеты быстро нашёл Федя. Он надкусывал каждую, тщательно изучал начинку, исследовал её свойства, тыкая в неё пальцем и размазывая по пододеяльнику и подушке. Так все они постепенно исчезли во рту у сладкоежки. Всюду — на узорах тюли, на светлых занавесках, диване и столе — появились круглые шоколадные отпечатки. У тёти Даши намечалась генеральная уборка и большая стирка.

Пока постельное бельё и занавески крутились в машинке, а Даша пыталась оттереть с мебели шоколадные разводы, Федя пролил молоко, включил микроволновку и газовую плиту, уронил с подоконника два горшка с фиалками, выяснил опытным путём, что листья традесканции и монстеры несъедобны, попросил «мамонана», требовательно указывая пальцем на морозилку, и минут пятнадцать сидел довольный, весь перемазанный с ног до головы сливочным, тающим, сладким.

Малыш разрешил себя помыть, а затем повёл играть в железную дорогу. Федя знал, что если что-нибудь не получается, то надо попросить Дашу, она «маможет». Если она отвлекалась на смартфон, Федя ревниво покусывал её плечо, а в ответ на строгое «яй-яй» улыбался самой очаровательной и кокетливой улыбкой.

Незаметно наступил вечер. Федя бросил синий грузовик, в котором катал плюшевого мишку и миньона, протянул к Даше ручки, тихонько сказал: «Мамоги», потом забрался ей на колени, обнял за шею и, как лягушонок, крепко прижался всем своим беззащитным тельцем к груди, несколько раз глубоко вздохнул — и засопел во сне. Даша укачивала тринадцать килограммов чистого счастья, гладила медовую головку и целовала тёплый, пахнувший чем-то сладко-молочным затылок. Впервые за долгое время она почувствовала себя необходимой. Ребёнок нуждался в ней, и её горе на фоне этого казалось мелким и несущественным. За весь день, проведённый с Федей, она почти не вспоминала про Дениса и свою боль.