Абрар почти закончил: осталась последняя секция, которую он должен был осмотреть, просканировать ресайклом и простучать резиновым молотком. Никаких видимых повреждений не было, но это не значит, что секция выдержит лунные катаклизмы. Смена затянулась, шею заклинило, пальцы едва шевелились в скафандре на два размера больше.

За периметром было черно, лишь мелькали здоровенные белые руки в свете фонарика. Напарники — такие же работяги, как Абрар, — уже ждали в шаттле, скрипели в рацию. Он отмахивался, подтягивал трос. От избытка кислорода пробегала щекотка под кожей: Абрар давно не работал здесь, и лунный, будто бы войлочно-пыльный грунт завораживал его.

Казалось, что язык прижигали азотом, когда Абрар оглядывался в чёрную глубину космоса, за которой нельзя было разглядеть даже собственных мыслей. Космос молчал, и вековая его тишина оглушала. В такие моменты, чувствуя, как из рук рвётся оборудование, а ноги будто теряют лунную опору, Абрар оглядывался на мелкую зелёно-голубую точку. Вдох-выдох — слишком чистый кислород загрузили, голова кружится. Немного осталось.

В каждый выход на поверхность он думал, что тот окажется последним. Перегрузки и инфаркты, лунные бури и параличи, оборванные тросы, холод. Внутри периметра жизнь стала почти обычной, снаружи оставалась дикой.

Бури приходили одна за другой и секли периметр, датчики мигали красным. Обычно только они выходили из строя, но нужно было проверять, заново тянуть защиту, укреплять стены. В шторм колонисты прятались в герметичных капсулах, где только и оставалось, что тосковать о доме, кривой липе у подъезда и тёткиной стряпне, так что Абрару нечего было жаловаться. Лучше уж работать.

По тросу он вернулся к шаттлу, чужой среди разговоров о том, кто сменил постель и как движутся разработки в области криокрови. Не удержался, снова взглянул на Землю. Абрар знал, что за тяжёлую смену вне периметра им полагается награда, но радостное оживление проходило мимо него.

Шаттл плыл домой — не в тот дом, что на Земле, настоящий, а к узкой необжитой каюте, в которой Абрар провёл много лет. Он думал о тётке, что заменила ему мать, о сестре Алтынай, абе и бабае, о маленьком городе и голубом небе того оттенка, будто его чуть разбавили водой. Вообще Абрару не нравилось жить прошлым — он много работал и попал в одну из первых космических миссий; помогал возводить периметр и работал над освоением поверхности и мелиорацией. Абрар теснился ради других переселенцев и праздновал, когда на спутнике родился первый ребёнок.

Поговаривали, что рано или поздно всем придётся перебраться на Луну: Земля становилась поеденной, слабой, почти мёртвой. На Луне же спокойно работало тепличное хозяйство, пробовали использовать грунт для высадки простейших культур. Жизнь неслась, перепрыгивала и догоняла земную копию. Да и бурь уже сколько не было, месяц? Тишина.

Время для тоски.

Усталые, с пепельно-серыми лицами, работяги шутили и смеялись, спешили к столовой. Абрар улыбался вместе с ними и не мог отделаться от мысли, что, быть может, в лунную ночь тётка с окурком в зубах стояла на балконе и тоже смотрела в небо, запрокинув голову. Разве космос помешал бы им соединиться взглядами?..

В проводы были слёзы, падающие со стола тарелки — места не хватало; были мелкие рассыпчатые баурсаки, которые тётка завернула Абрару с собой.

— Свидимся, — пообещал он.

В столовой работяг встретили криками:

— Поживём ещё?

— Увы, — захохотали мужики.

Механический повар встретил Абрара пустыми белыми глазами. Тот назвал номер наряда и айди-код, выслушал, сунул роботу под нос (под блестящие серебристо-металлические шайбы) ручной планшет. Жёлтая страничка — снимок из тёткиной кулинарной книги, заляпанной жиром, с выцветшими чернилами и чуть подпалённым от газовой плиты корешком.

Робот мигнул, отсканировал рукописный текст и назвал время в семь минут. Абрар присел к общему столу и побарабанил по пластику.

Первым к ним спустилось блюдо, полное раков: искусственных, но красно-аппетитных, будто вправду речных. Их генерировали из белкового концентрата, подкрашивали пигментом, за вкусовые качества отвечали молекулярные ароматизаторы. Никто не жаловался — раки были вкусные. За ними по пластиковой прозрачной трубе приплыло второе блюдо: тарелка с жареным беконом и настоящими куриными яйцами.

— О, деликатес!

Абрар едва держался.

Ему в руки прыгнула небольшая пластиковая тарелка, следом — серый хлипкий стакан: Абрара не интересовала посуда. Запах жирного жёлтого майонеза поплыл по столовой:

— Че за вонь?!

Ремонтники глянули на Абрара с тоской.

— Не, ну ты опять, а... Лучше бы кисель свой взял.

Абрар приподнял пластиковый стакан:

— Ваше здоровье! Он тоже тут.

Абрар заказывал только тёткину стряпню. Готовясь к колонизации, он сохранил каждую страницу кулинарной книги, надеясь как-нибудь договориться с поварихами. Роботы не годились для тёткиных блюд, которые она готовила с большой заботой об Абраре, но это уже было что-то. Густой кисель с плавающими внутри липкими разваренными плёнками, и кажется сразу, будто сидишь на кухне, закутанный в стёганое одеяло. Лучший кисель был из клюквы, его продавали в магазинчике на остановке: большие сухие брикеты в бумажных упаковках. Абрар держал во рту искусственную клюквенную горчинку и слышал грудной тёткин смех. Она всегда хохотала, даже когда было тяжело. Забрасывала Абрара на спину, расставляла руки, словно самолёт, и летела на одном хохоте.

А вот за второе блюдо ему и правда было стыдно: мойва. Жирная вонючая мойва, мелкая, сплошные головастики, но до того аппетитная, что Абрар захлёбывался слюной. Тётка доставала брикет мойвы из морозилки, и Абрар с Алтынай тут же хватались за ложки. В комнатах было жарко, за окном выла вьюга, из таза пахло натёртым хозяйственным мылом, а тётка щедро плескала майонез в сковороду. Мойва была счастьем, домашним уютом. Абрар даже не ел её, а просто вдыхал. Только тётка готовила её так, присыпала сушёным укропом и заливала сырой водой, а получалось чудо.

Они ели всей семьёй. Старшие объедали головы, Абрар с Алтынай губами подхватывали спинки, растягивая удовольствие.

Самое вкусное воспоминание из земной жизни.

Вокруг Абрара стало пусто, а он сидел над пластиковой миской и медленно, по-птичьи, расправлялся с рыбёшкой. «За тебя», — после каждой обращался он к тётке. Если бы все они не ждали его там, внизу, было бы куда тяжелее.

В проводы тётка не стала «вонючить кухню», купила тощую горбушу и засолила в тряпке, чтобы та не задохнулась. Абрар расстроился, а тётка поклялась встречать его мойвой. Он тогда обнял её и поцеловал в лоб. Его провожали не на колонизаторство, а в криоконсервацию. Абрара заморозили, отправили в хранилище, а спустя три сотни лет погрузили на корабль вместе с другими счастливчиками. Он очнулся здесь, на Луне. Вышел за периметр, нашёл взглядом мелкий шарик Земли и улыбнулся.

Абрар прекрасно знал, сколько прошло времени, но ему хотелось верить, что дома его всё ещё ждут. И он ждал встречи, и наслаждался мойвой.

И посылал тётке очередной привет.