Днём он запирает меня в библиотеке, чтобы доставить удовольствие. Хотя бы так, если уж я не получаю его ночью. Он считает, что я должна быть благодарна ему. В чём-то он прав: это место гораздо лучше дома моих родителей, в котором я прожила почти двадцать лет. Если не это замужество, то мать так бы и не позволяла мне читать ничего, кроме псалтыря и акафистов.

Книги у нас были — старые, с трескающимися от прикосновений страницами. Как весь наш дом — серый, пыльный. Они лежали в кабинете отца на массивном письменном столе. Закрытые, словно мёртвые. Книги, которые больше никто никогда не откроет. Когда был жив отец, дверь в кабинет всегда была приоткрыта, и я частенько наблюдала, как он читает, делая пометки на полях или выписывая что-то в большой кожаный блокнот. В распахнутые окна влетал запах лета и солнца. Мама во дворе напевала, развешивая бельё, и простыни хлопали на ветру, словно белые страницы отцовского блокнота.

Мой муж не молод и не красив. После смерти отца, семь лет назад, он стал первым мужчиной, на которого мне было позволено взглянуть. Он привёл меня в свой большой, строгий, но светлый дом, и приходит ко мне каждую ночь. Он не груб и не жесток, но молчалив и задумчив. День за днём я сидела в своей комнате и вышивала платки. Когда ими можно было забить небольшой сундук, муж взял меня за руку, отвёл вниз и открыл передо мной дверь библиотеки. Книги стояли на полках строгими рядами, корешок к корешку, от пола до потолка, лежали на столах и столиках неровными стопками, похожие на лестницы, ведущие куда-то ввысь.

Он запирает дверь снаружи, считая, что я могу сбежать. Так ему сказала моя мать. Она считает меня своевольной и распущенной, просто потому что после смерти отца я осталась способна мечтать, улыбаться и жить. Над пожелтевшими страницами Писания я часто замирала, уносясь мыслями в поднебесный Вавилон, священный Назарет, к берегам Тигра и Ефрата, к водам Чёрного моря и пескам пустыни Фарам. Мать била меня по мечтательно улыбающимся губам и заставляла на коленях молить Господа о прощении за неподобающие мысли.

Запертые двери мужниной библиотеки стали для меня открытым миром. Я перескакиваю с одной книги на другую, пытаясь учиться всему и сразу. Оставляю тома лежать раскрытыми, словно птичьи крылья. Мой строгий муж не делает мне замечаний, лишь иногда подолгу молча наблюдает за мной, прислонившись к дверному косяку, или тоже усаживается с книгой в кресло напротив. И тишина эта, нарушаемая лишь шелестом страниц, не давит, а дарит покой. После ужина он так же молча берёт меня за руку и уводит в спальню. Там та же тишина, молчание и шорох простыней, покой и тихая радость, которой я учусь.