Это пальто я увидела давно, ещё в начале осени. Оно висело в витрине на тощем манекене без головы: длинное, приталенное, с большим воротником и крупными пуговицами. Несколько раз я заманивала маму на эту улицу и будто бы невзначай говорила:

— Смотри, какой красивый фасон! Мне бы подошёл, у меня фигура почти такая же!

Я представляла, как иду по улице, кутаясь в фиолетовый воротник, полы пальто развеваются на ветру, и все восхищённо смотрят вслед.

— Да ну, не выдумывай. Оно же не детское, тебе бы что-то поярче, посветлее, — отмахивалась мама.

Но я не сдавалась. Показывала маме на девочек в похожих пальто: ведь носят же они фиолетовое, и ничего! И тут мне повезло: зацепилась за проволоку, когда играла в прятки на пустыре. Карман старого пальто оторвался с мясом, и мама сказала:

— Ладно, уговорила. Купим.

Но сразу после этого я заболела, а через несколько дней, когда мне назначили процедуры в поликлинике, мама выбрала свободное утро, и мы с ней вышли из дома вместе, чтобы сначала зайти в магазин.

Продавщица обрадовалась: других покупателей в такую рань не было. Чтобы сделать приятное и ей, и маме, я послушно примеряла разные пальто. Серые, бежевые, коричневые. Но твёрдо знала: соглашусь только на то, ради которого пришла. А оно и правда на мне отлично сидело. Мама расплатилась, продавщица отрезала ножничками ценник, я обмотала тёплым шарфом голову — пусть мама видит, как я берегу своё застуженное ухо.

У магазина мы распрощались, мама побежала на работу, я — в поликлинику. Я шла по улице в толпе деловитых прохожих и ощущала себя одной из них. Я больше не была той, кто носится по пустырям с друзьями. Новое пальто как будто перенесло меня в мир взрослых. Теперь я как они: серьёзная, собранная, подтянутая.

В поликлинике я по привычке подошла к детскому гардеробу, но старуха-уборщица, шваркнув мокрой тряпкой по моим сапогам, крикнула:

— Куда лезешь, кобыла! Не видишь, это для детей! Тебе туда! — и подтолкнула меня к другому окну.

Я удивилась: ещё вчера оставляла пальто здесь, а сегодня меня прогнали. Но спорить не хотелось, и я встала в очередь со взрослыми. Передо мной стояла женщина в потёртой куртке. Она то и дело оборачивалась и посматривала на меня через плечо. Мне почудилось, что она молча укоряет меня за это роскошное новое пальто.

Вертя на пальце номерок, я поднялась на второй этаж. У процедурного кабинета никого не было. Потом подошла ещё одна больная — та самая, из очереди в гардеробе. Села рядом и опять косилась на меня, будто хотела что-то сказать. Я вздохнула с облегчением, когда меня позвали на процедуру. После прогревания я двинулась к лестнице, а женщина поставила свою сумку на стул и скрылась в кабинете.

Домой я шла долго, не напрямик, и ловила в витринах своё отражение. Знакомых не встретила, все были в школе. А жаль. Зато во дворе заметила соседа, отца моей одноклассницы Юльки. Замедлила шаг, чтобы он разглядел мою обновку. Мы поздоровались, а потом Павел Петрович сказал:

— Таня, ты ведь уже большая, да? Я могу с тобой поговорить как со взрослой?

Я гордо кивнула:

— Конечно.

— У меня к тебе важное дело. Можешь поехать ко мне на работу?

Я растерялась, но почему-то не смогла отказаться. Мы сели в его машину. Я спросила, зачем это всё, но он не стал объяснять:

— Подожди, скоро узнаешь!

Юлька говорила, что он работает следователем. Неужели он думает, что я помогу поймать преступника? Доехали мы быстро, я только успела отправить маме сообщение: «павел петрович юлькин папа меня к себе на работу везет потом расскажу».

В кабинете Павел Петрович усадил меня перед столом, заваленным картонными папками, сам сел напротив и приготовился писать. Спросил фамилию, имя, дату рождения. Потом стал выяснять, где я сегодня была и что делала.

— Зачем вам это?

Павел Петрович поёрзал на стуле, вытер лысину носовым платком.

— Таня, так положено. Такие правила. Мне надо всё про тебя знать.

Всё? Ладно, сам напросился. Я начала перечислять всё по порядку. Павел Петрович терпеливо слушал, а когда я упомянула новое пальто, он оживился, глаза заблестели:

— Так у тебя новое пальто?

— Да. Вот! — Я встала и повернулась вправо, потом влево. — Красивое, да?

Он покивал, записал что-то на бумажке, потом стал задавать вопросы про поликлинику. Я отвечала. Почему-то его интересовала та тётка с чёрной сумкой, которая зашла в кабинет после меня. И он всё время пытался меня убедить, что я сначала на прогревание ходила, а потом уже в магазин. Я разозлилась и сказала, что у меня только ухо больное, а с головой всё в порядке. Но, кажется, только у меня... Тут Павел Петрович аж покраснел от злости:

— Да как ты смеешь! Вот молодёжь пошла! Цену деньгам не знаете!

Я невольно отодвинулась вместе со стулом, мне показалось, что он сейчас перегнётся через стол и вцепится в меня. Павел Петрович вздохнул, опять вытер лоб и заговорил тихо, почти ласково:

— Таня, пойми, я же с тобой по-хорошему. Хочу разобраться, как это вышло!

— Что вышло? Вы о чём?

— Ну, я хочу понять, почему ты деньги украла.

— Какие деньги?

— В поликлинике. У той женщины, которая рядом с тобой сидела.

Я уставилась на Павла Петровича с таким видом, будто у него вместо лица свиное рыло выросло. Не знаю, что бы я ему сказала, но в этот момент в кабинет ворвались мои родители. Мама бросилась ко мне, обняла, потом заорала на Павла Петровича:

—Ребёнку тринадцать лет! Вы вообще не должны были без нас её сюда привозить!

А папа подошёл к столу, наклонился к Павлу Петровичу и начал говорить, я только отдельные слова разобрала: «статья», «не оставлю», «попробуйте».

Мама увела меня на улицу, мы сели в машину, а папа вышел минут через десять, красный и злой. Я не стала ничего спрашивать. Думала, родители отвезут меня домой, а сами вернутся на работу. Но вместо этого мы поехали в моё любимое кафе, а потом ещё и в кино. И только вечером, уже дома, они мне всё рассказали. Оказывается, та тётка в поликлинике вышла после процедуры, взяла свою сумку и сказала медсестре, что из сумки украли деньги. И что это могла сделать только я — там больше никого не было. Меня быстро нашли по медкарте, а тут выяснилось, что один из следователей — мой сосед. Его и отправили за мной.

Я легла спать, но долго ворочалась и никак не могла заснуть. А потом позвала маму и сказала:

— Знаешь, мне как-то великовато это пальто. Пусть оно пока в шкафу повисит. А карман на старом я сама зашью, я умею.

Тётку с чёрной сумкой я с тех пор не встречала. А с Павлом Петровичем мы больше не здоровались.