Органные трубы изрыгали цвет, свет, убийственный набор ароматов и, конечно же, звуки мюзикла тире симфонической оратории для не-хора, отсутствующей солистки и трёх треугольников (которых в Моу-скве ещё поди отыщи в таком-то количестве для работы на постоянке). Карина уже десять раз пожалела, что согласилась на эту халтурку, простите, работу — исполнить партию органа в произведении современного комбинатора. Композитором он и сам себя не считал, а впрочем, сейчас никто и не имел права называться сочинителем — всё, что человечество могло сочинить, оно уже сочинило. Осталось лишь разбить гениальные творения на кусочки мозаики и затем старательно лепить из них что-то новое. В идеале — хоть сколько-нибудь удобоваримое, чтобы слушатель тире читатель тире зритель тире восприниматель тире со-актёр смог досидеть до конца представления. Ну, или хотя бы выдержать половину/треть/парочку/хоть один из многочисленных сорокадевятиминутных актов.

Один комбинатор стал популярным только благодаря тому, что первым увидал, как длительность в сорок девять минут постепенно начала входить в моду, и быстренько (для такой-то масштабности) успел организовать мистерию тире оргию тире вечеринку тире реквием-панихиду тире перформанс «49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49×49». Эта комбинация имела колоссальный успех. Его в равной степени хвалили и разносили в пух и прах, и заявляли о равнодушии, и признавали гениальным — пусть и нарочито запутанным — почти-произведением...

Карина чихнула и засмеялась, громко втянула воздух через нос и зашипела, бросаясь сразу на три мануала. Орган взревел дикой смесью сочетаний несочетаемого: тема — запах старых дедовских ботинок с ноткой мандаринов, симуляции которых до сих пор появлялись именно в декабре (как дань традиции), аромат сирени и свежескошенной травы, символы побочной партии; собственно, сами главная и побочная партия, которые автор решил сплести настолько туго, что даже опытный слушатель с трудом мог различить, что есть что; кислотный, оранжево-малинового цвета пар, из которого прорывались голографические иглы цвета электрик на фоне заключительной какофонии — коды. Казалось, внутри церкви тире санатория тире бара тире библиофонокинотеки само пространство сгустилось, наэлектризованное, шипящее, переполненное, готовое разразиться грозой внутри самого себя. И когда всё это резко оборвалось и остался лишь гудящий кластер, зажатый на ножной клавиатуре органа, и пронзительный крик отсутствующей солистки (в искажённой записи, разумеется), люди, шокированные всем тем, что происходило до этого на протяжении почти четырёх часов, застыли то ли в экстазе, то ли в оторопи, потому что не среагировать на такое сумел бы только мертвец.

Как обычно, рукоплескали и топали, гоготали и кричали «браво!», носили на руках композитора и чуть ли не целовали руки у Карины, без удержу восхваляя её талант органистки. Мысленно Карина была уже на пути к дому.

Пожимая руки, улыбаясь и кивая в ответ, она представляла, как выходит из церкви тире санатория тире бара тире билиофонокинотеки на свежий (обновлённый в куполе Моу-скве не больше недели назад) воздух. Запрыгивает в капсулу таксобуса и несётся, зажатая в уголок тысячей незнакомцев, которые утрамбованы вместе с ней в это транспортное средство, выбирается, запрыгивает в другое — точно такое же, но всё-таки не совсем, снова несётся в темноту сквозь огни, мягко вписывается в повороты, переживает вместе с задыхающимися незнакомцами взлёты и падения, чтобы ещё раз вылезти на одной из кратких стоянок и запрыгнуть в следующую, и опять, и опять...

Ближе к полуночи она наконец-то окажется за пределами купола и вдохнёт чуть более загазованный воздух — такой родной, ведь это запах её детства, её квартала (которых тысячи точь-в-точь таких же, но это не важно). Она выберется из последней капсулы, которая тут же унесётся дальше, прочь, а Карина побредёт вглубь человейника, радуясь мимолётной прогулке — от остановки до её подъезда целых восемь минут! Затем — долгий подъём в лифте. Она почти уснёт, когда приятный — не женский и не мужской — голос объявит наконец-то её этаж. Карина попрощается с парой соседей, которых она встречает здесь, ведь все уходят и возвращаются с точностью до минуты — и наконец-то окажется у своей комнаты.

Приложит указательный палец. Дверь мягко откроется и впустит её домой. В место, где на неё сладко повеет ароматом старинных книг — просто книг, без звуков и картинок, без запаха сгнивших продуктов или ударов током... Она примет душ и наскоро приготовит себе «что-нибудь» — самое, что ни на есть, простое. Сядет в кресло, которое выкупила на аукционе за бешеные деньги — такие делали в веке двадцатом или, быть может, двадцать первом.

Откроет «Игру в бисер» Германа Гессе. Прочитает страниц десять. Ей от чего-то захочется плакать. Или смеяться. Или подняться с кресла, вот прямо сейчас, потому что Карина вдруг почти осознает, как изменить к лучшему свою жизнь.

Но вместо этого... она просто уснёт.