Большой человек спускался с холма. Небо над холмом было иссиня-жёлтого цвета — от разливающегося поутру солнца и скопившейся в воздухе пыли.

Тропка, прорытая в масленом грунте людьми и ветром, вела вниз, к маленькому никчёмному городишке. «И всё детство тут», — подумал человек с грустью. Отсюда город выглядел как мозайка, сляпанная на скорую руку из черноты старых деревянных кварталов и посеревшего от времени кирпича.

Большой человек прошёл мимо камней, грудой наваленных у подножия, мимо крытого колодца с прохудившейся крышей, который один-одинёшенек топорщился посреди гулеви́ща, преодолел само гулеви́ще, разъезженное машинами в болото, и вошёл в город.

Человек был тяжёлый и грузный, сотрясался необъятным своим туловищем при каждом шаге, тяжело и жадно дышал. Ботинки и брюки на человеке порыжели от собранной по пути пыли, рубашка посерела от пота — солнце настырно ползло вверх и припекало. В руках болтался чемодан — небольшой, с дыркой около ручки.

Навстречу попадались редкие прохожие: иные шли молча, иные обсуждали какой-то пожар — судя по обрывкам разговоров, недельной давности. Человек каждого останавливал и спрашивал, где находится такая-то улица и такой-то дом. В ответ либо глядели дико, либо глаза прятали да ускоряли шаг. Лишь одна сгорбленная старушка сказала:

— Ждановский дом, что ли, ищешь? Так сгорел он, сынок. Неделю назад сгорел.

— А жильцы? — растерянно поинтересовался человек.

— Ох, сынок, такое горе! И жильцы все сгорели. Уж я Стаса помню, когда он от горшка два вершка был, — старушка рукой показала рост маленького ребёнка, всхлипнула, повторила тише: — Такое горе.

Потом жестом пригласила собеседника нагнуться и прошептала в самое ухо:

— Говорят, это босяцкие подожгли. Из-за нефти... Нефть ведь у нас тут нашли, недалече совсем, — тут она осеклась и недоверчиво спросила: — А ты, сынок, сам-то кто будешь?

Но человеку дурные вести помешали говорить. Он промычал что-то невнятно, кивнул да спешно продолжил путь.

Знакомые улицы окружали его бараками с выбитыми окнами, опустевшими пятиэтажками, скученной частной застройкой. И если на доме по счастливой случайности висела адресная табличка — дожди и холода успели основательно над ней поработать, так что текст не читался.

Асфальт кое-где был изрыт ямами, а кое-где вовсе отсутствовал, и приходилось идти по влажному грунту. Пыль на ботинках размокала, уступая место комьям глины.

К пепелищу человек вышел лишь после полудня, измотанный и одуревший от натиска угловатых кварталов. Вроде и город-то мал, пройти его вдоль и поперёк можно в какой-нибудь час. Да только если не помнишь, куда идти — легко можно заплутать среди разношёрстных строений без домовых знаков.

Пепелище было огорожено добротным каменным забором, но ворота валялись на территории участка, расколотые надвое и теперь уже бесполезные. Человек невольно вспомнил, как один из прохожих рассказывал другому про ворота, выбитые бульдозером. Не про эти ли?

На самом участке, сбоку от входа, стоял крошечный деревянный сарай, целый и невредимый — до него пламя не дошло. От сарая тянулись грядки в траве и пепле, ещё дальше — несколько теплиц, опалённых огнём, чёрный от копоти гараж и... вот она — выжженная земля с торчащими из неё деревянными костьми-балками, некогда служившими опорой для дома.

Человек молча уставился на эти отростки и стоял без движения. И не то чтобы горевал или впал в задумчивость — скорее просто оторопел, уж больно неожиданно выяснилось, что приехал он в никуда.

Дверь сарая тихонько скрипнула, оттуда показался мужичонка — низенький, но крепкий, в кожаной куртке, несмотря на жару. Лицо его с одной стороны покрывала сеточка рубцов, так что даже глаз слегка сползал книзу и всё время как бы щурился. А второй-то глаз глядел зорко, глядел пристально — словно в каждой вещи и во всяком живом существе подноготную выискивал.

Мужичонка подошёл к непрошеному гостю, положил ему руку на спину — до плеча не достал — и произнёс:

— К Стасу приехал, получается? Родня ты ему или как?

— Нет, не родня. Друг скорее.

— Да, — задумчиво протянул мужичонка, скосив изуродованный глаз. — Вот так бывает с людьми. Жадный он был, вот и помер, — тут он ухмыльнулся странно и спросил: — Звать-то тебя как, друг?

— Пётр, — представился большой человек.

— Пётр, значит. Вот тебя, красавца, я и жду третий день. Разговор у меня к тебе. Серьёзный разговор, вдумчивый.

— Это вы? — догадался вдруг Пётр. — Вы подожгли?

— Я же говорю: жадный он был, вот и помер. Так-то.

А Пётр почувствовал, как внутри нарождается гнев — частичка пепла с земли проникла под сердце, обратилась угольком, запылала и стала неистовым жаром. И от того жара Пётр бросил чемодан, развернулся всем своим мощным туловищем к собеседнику, схватил его за грудки, слегка потянул кверху и одним коротким движением отшвырнул в сторону — как мешок.

Мужичонка упал на спину, тут же отполз назад и, не вставая, вытащил из-под куртки пистолет. Пётр встал как вкопанный. Тогда мужичонка поднялся, сверля противника здоровым глазом, и выдавил из себя сквозь одышку:

— Ты погоди, буйвол. Так дела не делаются. Друг твой нефть местную прибрать хотел...

— Родители его где? — перебил Пётр, не слушая, что ему говорят. Злость в нём угасла, сменилась на какую-то щемящую грусть, так что он чуть не плакал, продолжая сыпать вопросами: — Где жена? Маленький сын? Где?!

— Да известно где. И умерли в один день, как говорится. Не жизнь — сказка! — незнакомец довольно хмыкнул. — Стасик всем поперёк горла был. Не хотел миром договориться, падла. Тебя всё ждал. Ты, мол, пробивной, уладишь. — Он вновь залез под куртку, достал папку с документами и протянул Петру со словами: — На, улаживай.

— Чего именно? — не понял Пётр.

— Этот недоумок предприятие на тебя отписал. А ты, Петюша, учти ошибки покойничка — откажись.

— Подумать бы...

— Думай, Петюш, думай. Только быстро думай. Либо подпишешь отказ, либо поедешь могилу себе рыть. И мало того, что сдохнешь — ещё и рыть долго придётся. Под такую-то тушу.

Незнакомец с исполосованным лицом хохотнул и покинул участок.

Пётр забросил свой дырявый чемодан в сарайчик и пошёл на местное кладбище. Осмотреть пять свежих могил.

Там, под пристальным и немигающим взором своего друга, под наблюдением двух беззлобных старческих лиц, перед глазами молодой сгоревшей женщины, прячась от белёсой детской фотографии (видно, другой не нашли), среди могил и берёз, Пётр сник. Он спросил себя: «Уехать ли?»

Уехать... ли?

Как они мечтали со Стасом организовать своё дело, узаконить месторождение. Облагородить родной город, застроить гулеви́ще на въезде, разъезженное машинами в болото...

Уехать ли?

Обеспечить будущее детей. Дать им счастливый билет. Чтобы уж они-то точно большими людьми сделались. А теперь вот он — детский взгляд страшно и наивно уставился на Петра с надгробия.

Уехать.

И большой человек стал маленьким.