Давно я собирался в эти места.

Люди стремятся к тёплым морям, меня же тянуло в суровые края. Сибирь, Колыма, Камчатка — места сказочной красоты и тяжелейших условий для жизни человека. Сколько книг прочитано, столько всего изучено.

Дождавшись летнего отпуска, вооружившись фотоаппаратурой и блокнотом, лечу.

Москва — Магадан.

В голове неотступно:

Ты не видел Нагайской бухты — дурак ты!

Улетел я туда не с бухты-барахты.

От Магадана до Сеймчана — вертолётом.

Время замерло на полвека. Здание деревянного аэропорта как на довоенных фото.

Через этот аэродром в Отечественную войну из США перегоняли самолёты для фронта.

Легендарный для меня Сеймчан. Столько рассказано былей и баек об этих местах, о людях.

Дядька мой тут годы жизни посвятил спасению тайги. Его вертолётный десант и сейчас тушит лесные пожары.

Мой же путь лежит дальше, на север, вдоль одноимённой речки.

На вездеходе меня подбрасывают до зимовья (почему зимовье, если июль на дворе?).

Приземистая охотничья бревенчатая избушка, под дранкой, поросшей мхом. Остаюсь тут на неделю: полазить по окрестностям, записать свои ощущения от знакомства с Колымским краем, пожить жизнью отшельника.

Довеском к фотоснаряжению мне насильно всучили ТОЗовскую двустволку 12-го калибра. Тайга — не прогулка по подмосковным перелескам.

Обвешанный фотоаппаратом, сумкой со сменными объективами, штативом, рюкзаком с провиантом, фляжкой, охотничьим ножом, патронташем, ружьём, напялив москитную сетку и опрыскав себя полбаллончиком репеллента, я отправляюсь на «охоту» за красотами природы.

Какое же яркое и короткое Колымское лето!

Природа спешит выплеснуть все краски разом.

Буйство цветения: кипрей, вереск, шиповник.

Реки, ручейки с прозрачной водой, несущейся по каменистым руслам. Весело прыгающий, искрящийся хариус.

Сочно-зелёная тайга по берегам.

Тут же и голубика, и брусника. Природа делится своими дарами.

Любуюсь и стараюсь запечатлеть каждый штрих этого калейдоскопа.

Двигаюсь вдоль реки в попытках найти брод. За рекой, вдали, маячат живописные сопки.

Охотничий азарт! Чувствую, там будут достойные кадры для моей фотоколлекции.

В путь! За временем можно не следить: белые ночи.

Мне везёт: на берегу нахожу небольшой плотик. Вот и ноги не придётся мочить.

Другой берег.

Испуганный заяц срывается с лёжки. Успеваю заснять мелькающие задние лапы и хвостик.

По заливчику, пощипывая ряску, плавает, не обращая на меня внимания, утиное семейство.

Небольшой подъём, редкий хвойный лес, мох под ногами. И грибы. Неисчислимое количество боровиков.

Заядлый грибник побеждает профессионального фотографа. Картина, со стороны, наверное, забавная: мужик, в накомарнике, с двустволкой через плечо, с болтающимся на груди фотоаппаратом, ползает на коленках, срезая грибочки огромным охотничьим ножом. Да ещё и делает фото чуть ли не каждого боровичка.

За несколько минут набираю брезентовую сумку. А грибов всё больше и больше. Только отсутствие тары заставляет меня оставить промысел. Вешаю сумку на одиноко стоящую огромную пихту, замечаю все приметы этого места и двигаюсь далее, к сопкам.

Мхи, небольшие каменные осыпи, кедровый стланик по склонам. Любопытные рыжие бурундуки, выскакивающие из-под серых узловатых сухих кореньев. На соседнем склоне — покосившиеся столбы, обрывки ржавой колючей проволоки. Озноб пробегает по коже. Вода размыла край плато, обнажив кости, множество человеческих черепов, выбеленных ветрами и дождями. Безымянное лагерное захоронение.

Остатки ворот. Вышка. Среди выросшего за десятилетия леса — барак. Сгнившие стены, развороченная крыша — всё дышит разрухой.

Запах старого сырого дерева, тлена, следы зверей и... надписи на чудом сохранившейся штукатурке стен.

Кто-то царапал их чем-то острым — может, ножом, гвоздём, камнем.

Живым не выйти.

Слова впечатываются намертво в сознание.

Потом вижу имена. Их много, они едва различимы. Как током пронзает:

Михаил Матвеевич Щеко...

Ноги не держат. Присаживаюсь на краешек нар.

Голова идёт кругом от нереальности происходящего.

Неужели дед?!

Человек, которого я никогда не видел, следы которого искал всю жизнь. Пропавший без вести в сорок втором, вычеркнутый из списков, из документов. Выживший в нацистском концлагере. Написавший домой в мае 45-го: «Вы не поверите, через что я прошёл. Вернусь через недельку — расскажу». Не вернувшийся ни через недельку, ни через год, ни через десятилетия.

Теперь — имя на стене этого чёрного аварийного барака.

Провожу пальцами по буквам. Их вдавливали в штукатурку истощённые руки. Руки, цепляющиеся за жизнь. Здесь пытались выжить. Здесь умирали.

Кто-то написал:

Не забывай нас.

Я вышел на воздух.

Всё вокруг было прежним — и потрясающей красоты тайга, и солнечные лучи среди янтарных стволов, и цветущий багульник на сопках. Сопки, деревья, они видели всё. Они знают. Они помнят.

Изменился я.