Добрый вечер тебе, пане господарю, радуйся, ой радуйся, земле... Мама, патциму звезды светят нотцью?.. А первый же праздник: Рождество Христово, радуйся, ой радуйся, земле... Патциму я не могу итать как птица?.. Пречистая Дева Сына народила, ой так, так рано... Как каабли павают по воде?.. Вы ликуйте люди, радуйтесь о чуде... Мам, патциму Соце садится?.. Возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися... Мама, сматли какая звездоцка!

В церкви было тихо. Горели лампады, освещая строгие и кроткие лица святых. Редкие прихожане, отбрасывая тени, крестились, вышёптывая невысказанное и недосказанное, воровато вытирали щёки, пристально глядя в спокойные, всё ведающие глаза Богородицы и младенца Христа, зажигали маленький фитилёк надежды о чью-то молитву, ставили рядом свою и с чувством прикладывались к иконе, оставляя на стекле мутноватый отпечаток губ. Настасья стояла перед образом, слёзы широкими дорожками катились по щекам, скулам, подбородку, шее. Она медленно крестилась, касаясь рукой то живота, то груди, то подносила её к подёргивающимся, искривлённым в плаче губам, то, кладя земные поклоны, касалась ею пола. Зажгла большую, купленную в церковной лавке свечу, вставила в одно из свободных гнёзд большого латунного подсвечника, еле слышно произнесла имя сына, надолго припала лбом к киоту, последний раз перекрестилась и медленно, всё ещё плача, побрела к выходу.

Настасья вышла замуж рано, свадьбу сыграли весело и шумно, а через полгода муж ушёл к другой. Детей с мужем не нажила, остались вдвоём с матерью. Как-то шла Настасья вечером домой, пристали трое. Сначала отшучивалась, потом побежала. В переулке было глухо и темно. Когда её догнали, она ещё какое-то время билась, потом затихла, словно окаменела. У первых двоих всё получилось быстро, а у третьего никак. Настасья его потом часто с непонятным ей самой брезгливым удивлением вспоминала: чудной, будто и не насиловать её собирался, а на свидание позвал. Она даже глаза открыла и в лицо ему смотрела, а он ласково губами щеки касался и что-то шептал, но что, вспомнить не могла. Через два месяца пошла на аборт. Когда делали УЗИ, Настасья услышала ровное, спокойное, доверчивое «тук-тук, тук-тук, тук-тук». Врач отключила звук, но Настасья попросила: «Не надо, верните...»

Петя родился весной. Красный, со сморщенным личиком и редкими волосиками на голове. Никогда ещё Настасья не видела таких красивых младенцев. Синие глазки смотрели на неё спокойно и изучающе. Маленькие ручки с крохотными ногтями, бугорок носа, трогательные уши, чистый детский лоб с просвечивающими сквозь нежную кожу венками казались ей вылепленными из нежнейшего сдобного теста. Перетяжки на ножках, длиннющие ресницы, запах молока от темечка — всё вызывало в ней приступы небывалой нежности. Мальчик рос здоровым и спокойным, давал Настасье спать по ночам, плакал редко. Соседки завидовали: «Надо же, какой тихий! Наши уж как начнут горланить...» Денег, конечно, не хватало, но справлялись. У матери пенсия. Настасья работала на птицефабрике, приносила домой кур и яйца.

Очереди в садик ждали восемь месяцев. Перед Новым годом пошли сдавать анализы. Петя только поморщился, когда брали кровь из пальца, и заворожённо посмотрел на ало-бордовую каплю, вздувшуюся над проколом. «Какой храбрый!..» — похвалила медсестра. Через день пришли за результатами. Участковая долго рылась в каких-то бумагах: «Вы только не пугайтесь, это сейчас на ранних стадиях отлично лечится». Дальше Настасья уловила отдельные слова: СОЭ (что такое СОЭ, она не знала, просто запомнила, потому что было похоже на сою), лейкоциты (это докторша произнесла много раз), что-то там ещё незрелое (сразу вспомнились зелёные бананы на прилавке их магазина), онкомаркеры (маркерами теперь иногда назывались особые фломастеры, приставка «онко-» была похожа на «окно»). Когда вышли из кабинета, Настасья, держа Петю за руку, всё думала, какое отношение эти слова имеют к крови её сына.

Дома села за стол, выпила припасённой для компрессов водки, разложила направления. Прибежал Петя, принёс рисунок: тётя врач в белом халате, рядом он с мамой. Настасье почему-то вспомнилась её беременность, как она в первый раз почувствовала сильный толчок изнутри, и всё в ней тогда очнулось и выпрямилось. Началась другая жизнь. Просто так она её не отпустит. Она не затихнет, не окаменеет, она будет биться.

В понедельник опять пошли сдавать кровь. Потом всю неделю врачи, осмотры, пальпация, УЗИ, наморщенные лбы, озабоченные, прищуренные взгляды, — ничего не найдено. Настасья злорадно усмехалась про себя. Ну не может быть, чтобы у её сына была какая-то гадость! А если так, то она всё сделает, добудет, устроит, свою кровь отдаст...

Новый год встретили дома с матерью, Петю уложили спать, поплакали, посмотрели телевизор и разошлись по комнатам. Настасья села рядом со спящим сыном, прислушалась к его ровному дыханию, погладила по высокому лбу, тёмно-русым волосам. Вспомнился глухой тёмный переулок. Какой же из них? И есть ли у него эти онкомаркеры? У них в роду раковых больных вроде не было, а докторша говорила что-то про наследственность. Но у кого сейчас спросишь? Тогда она так и не пошла с заявлением в милицию, стыдно было. Да и что она помнила? Лиц тех двоих не разглядела, только тёмный профиль третьего. Может, он всё-таки?..

Второго вышла на работу. Как обычно, стояла на участке сортировки яиц. Ей нравилось трогать их гладкие ровненькие бока, убирать с конвейера подбитые, поправлять съехавшие. Ну хорошо, найдут они эти онкомаркеры — и что? Почти всех врачей прошли, никто ничего не нашёл, Петька носится как угорелый, ест хорошо — тьфу-тьфу, не сглазить бы! — в туалет ходит регулярно, спит спокойно. Какой же он больной? Ох, опять разбитое идёт. Настасья достала подбитое сбоку яйцо и уже хотела отнести в контейнер, но вдруг остановилась. Из прорехи в скорлупе пробивался жёлтый вихор. Надо же, как сюда высиженное попало? Яйцо зашевелилось, вихор ушёл внутрь, прореха начала увеличиваться, а потом яйцо в Настасьиных руках разошлось на две части и из него вылезло розовое в свалявшихся мокрых пёрышках маленькое крыло.

После праздников пришли в поликлинику. Участковая неуверенно улыбнулась Настасье и заглянула в глаза: «Анастасия Ивановна, вы должны нас понять, такое иногда случается... К сожалению...» Настасья поняла по-своему: «Он у меня один, я всё сделаю, денег дам сколько скажете, лекарства достану... — Прорвались еле сдерживаемые слезы. — А хотите я вам яичек принесу, курей?.. Я на птицефабрике работаю... Вы только помогите всё сделать как надо... Направление в Москву...»

Тёмная, глухая тоска затопила Настасьино сознание. От беспомощных, бесполезных слёз становилось только хуже. «Анастасия Ивановна, в лаборатории перепутали анализы, ваш мальчик здоров». Здоров?.. «Анастасия Ивановна, ваш Петя абсолютно здоров. Абсолютно. Света, принеси срочно валерьянки. Вы представляете, в декабре два анализа потеряли, один перепутали... Ну как так можно?.. Анастасия Ивановна, милая, вы только никуда не пишите, мы тут их на место поставим, я уже к главврачу ходила... Анастасия Ивановна...»

Тёмный купол над Настасьиной головой медленно расходился. Петя подошёл к Настасье, забрался к ней на колени, обхватил ручонками за шею, ласково по-детски ткнулся губами в щёку и громко зашептал на ухо: «Мама, не па-а-ачь, не па-а-ачь...»