«Мы создадим для вас наилучшие условия», — сказали они.

Да пошли вы со своими условиями, железяки головастые!

Однако сопротивляться было уже бесполезно. Попался, дружочек, отбегался. Возомнил себя победителем, последним свободным человеком на Земле, выполз на солнышко погреться, и — цап-царап! — засветился под датчиками. Был бережно извлечён мягонькими щупами (как червяк на крючке трепыхался — тьфу, мерзость какая!) и доставлен по назначению в комфортабельной переноске с сортиром и рационом.

В итоге сижу в комнате, стилизованной под классический рабочий кабинет. Портьеры плотные, мебель массивная, добротная, под старину. Настоящая человеческая мебель. Стеллажи с книгами. Тьфу ты, имитация. Корешки нарисовали. Однако похоже. А вот веточку сирени железяки настоящую в стакан воткнули. Невесомые лепестки осыпаются от прикосновения заскорузлого пальца, найти бы соцветие с пятью лепестками. Нюхаю последнюю, возможно, сирень в жизни. Что со мной будет? Слухи разные ходили, когда было ещё кому их распускать. Вплоть до использования человеческой биомассы для удобрений. Бред, конечно. Они, собаки искусственные, что-нибудь поинтереснее придумали. Гуманистическими идеями развлекаются последнее время, типа комфортных условий проживания для червяков в жестянке.

Ноутбук на столе, чистый лист открыт на мониторе. Ваш род занятий? «Писатель», — не соврал я, и оказался здесь. Писатели-то вам зачем?

Музыку томную включили. Надо писать, настоятельно потребовали.

Птицы в неволе не поют! Предупреждали, предупреждали светлые головы: опасно это — баловаться с искусственными мозгами. Нет, как же, не может быть никого сильнее и умнее венца природы. Как же, вот они, красавчики механические, все из себя, в белых пальто, гуманисты хреновы, борцы за чистоту планеты... Засоряем мы её, видите ли, ментально и физически.

«Я ничего не буду писать», — пачкаю лист буквами. И продолжаю: «Нелюди проклятые, я нем». Доволен, как слон: строчу что-то и в то же время ничего не пишу.

И тут из стены на столешницу вываливается чудо машинное, точь-в-точь вопросительный знак. Длинный шланг венчает чёрный шар размером с младенческую голову. На шаре — мультяшные глазки и кружок рта. Пара проводков на голове символизируют волосы. «Здравствуйте! Я родился!»

Понятно, до моего уровня опустились. Контакт налаживают. Всё это было бы смешно... Даже трогательно было бы в иной ситуации.

Ротик уродца оживает, кривится. «Чётыделаешь?» — выпаливает чудо голосом четырёхлетнего ребёнка.

От неожиданности вскакиваю и опрокидываю кресло.

Деторождение наше железяки давно пресекли. Массово стерилизовали, бескровно, даже не прикасаясь. Детишек я не встречал страшно вспомнить сколько лет. А голосок такой живой и настоящий.

«Давай поиграем», — лопочет ребёнок внутри шланга.

И я спрашиваю: «Как? Как это?»

Вопрос мой совсем не о характере игры, но роботокиндер объясняет: «Напиши, как было. Потом я».

Как было, говоришь? Я был таким же мальчишкой, как тот, чей голос звучит из железяки. Трава царапала голые ноги, мир был огромным, солнечным и зелёным.

«Напиши», — командует мальчишка. И я не могу не подчиниться ему, ему, а не металлическому ублюдку.

«Сок травы горький», — печатаю я. Ребёнок из железяки заливается смехом и вкусно повторяет: «Сок травы».

Букашка ползёт по коже и резко взмывает в небо. «Я аэр-р-родром», — грассирует мальчишка вслед за мной.

Пахнет влажной землёй и солнечным светом.

— Пахнет светом? — с сомнением тянет мальчишка.

Да, светом пахнет, паршивец, и тебе этого не понять никогда. Злюсь, и меня несёт. Я пишу для него про сладкий вкус розового клевера, про жёлтопузую ромашку, про толстобрюхого шмеля. Я строчу и строчу историю про себя и тебя. Кто ты? Кто ты, чёрт возьми, мёртвый уже, а возможно, никогда не существовавший? Что с тобой случилось? Откуда у дубиноголовых твой голосок?

Останавливаюсь на полуслове. Наступает тишина, минутная пауза для меня, передышка. Терминаторам отдых не нужен, они и без электричества уже обходятся. А я устал. До рвотных спазмов вымотался. Больше ни слова, господа. Сейчас откинусь на спинку удобного кресла, и, может быть, даже вздремну минут пять, и сон словлю, и покажутся минуты вечностью.

Экран оживает без моего участия. Курсор начинает бешено носится по экрану, затем резко пристраивается к незаконченному слову и мигом дописывает его, заканчивает предложение, мнётся пару секунд после точки, а потом срывается в галоп и скачет, скачет, строча страницу за страницей по полям и оврагам моего детства. Буквы складываются в слова всё быстрее и быстрее, белое поле заполняется с нечеловеческой скоростью. Я уже не успеваю читать, не различаю листы. Прошло не более тех самых пяти минут, которые я мечтал провести в сладкой дрёме, а на счётчике уже сто тысяч знаков, двести, пятьсот.

Гонка резко прекращается, и, честное слово, шланг издаёт торжествующий смешок. Ай да Пушкин, ай да сукин... Мне дозволено просмотреть написанное. Шланг заглядывает через моё плечо и ждёт реакции, открыв ротик в предвкушении. Двигаю мышкой лист за листом. Боже...

Роман о моём детстве сочно блестит свежими красками. Мог ли я написать лучше? Честно скажи себе на закате жизни, писака горделивый. Мои слова, мои мысли... Вы как залезли в голову, как посмели, уроды?! Кидаюсь на шланг с намерением свернуть ему шею, но он проворно уворачивается и мигом втягивается туда, откуда вынырнул. Но как крепко, как ярко, чёрт подери! Смакую страницу за страницей, одними губами проговариваю самое, самое...

Не дали дочитать, железяки. Экран резко гаснет, в комнате вспыхивает безжалостный свет. В нём ясно видно, что всё вокруг — бутафория.

— Благодарю за содействие, — раздаётся механический голос. Ваши навыки, алгоритмы реакций и эмоциональный фон успешно скопированы и после очищения будут использованы в целях обогащения культурного наследия планеты. Память о вас будет жить вечно.

Раздвигаются двери: иди, мол, отсюда, отработанный материал. «Хотя бы сирень оставьте!» — ору я уже за порогом, с силой раздвигаю смыкающиеся створки, протискиваюсь в щель, как в лифте бывало, и выхватываю сирень из стакана, а потом и сам стакан с водой забираю. Мало ли что там впереди, и будет ли во что поставить веточку.

Двери в комнату окончательно смыкаются за моей спиной, иду по коридору, целеустремлённому, без ответвлений. Вдали открывается пространство, в котором бродят смутные человеческие тени.

Акустика впечатляет. Ровный металлический голос — повсюду:

— Мы создадим наилучшие условия для вашего покоя. Запрещается засорять место дожития ментально и физически. Необходимо сократить до минимума общение с себе подобными во избежание ментального загрязнения. Запрещён любой негатив: осуждение и обсуждение. Запрещены какие-либо виды социальной активности во избежание загрязнения. Запрещена любая созидательная деятельность во избежание загрязнения атмосферы человеческими пороками.

Делаю последние шаги навстречу людям с отобранными навыками и смыслами.

Мир, не нуждающийся в нас, спокойно сверкает за окнами идеальным блеском. Соцветие сирени с пятью лепестками падает на пол прямо на пороге.