Старая Рихта всегда говорила внучкам:

— Надо — значит надо.

А ещё она говорила:

— Солнце встаёт, и ты не ленись, а то вдруг заленишься, и оно тоже не встанет.

В доме никто сложа руки не сидел. Нелька едва-едва макушкой выше стола поднялась, а уже и пол мести умела, и тесто месить, и за скотиной ходить. А смешливая Зиля совсем взрослая была, на два года старше. И всё-то ей удавалось лучше: и узоры на лепёшках, и коз доить.

Но и Нелька старалась.

Едва светало, Рихта поднимала всех на ноги. Раньше кричала зычно, а теперь стучала кочергой в медный таз, стоявший у её кровати.

Потом надо умыться холодной водой, руки-ноги растереть, солнцу поклониться всем вместе, а дальше уже у каждого свои дела. Хозяйство большое было: куры, козы, пара лошадей. За ними Нелька с Зилей присматривали.

Мать хлеб пекла, мясо жарила, полы отскребала. В обед выходила на крыльцо и пела нежно, протяжно, и неслась та песня над ковылём, подхваченная ветром. А ещё каждый день ездила проверяла, чтобы на столбах в степи ленты все яркие были, не развязывались.

Сама Рихта шила да латала, огородом занималась. По вечерам травы жгла по четырём углам вокруг дома. Иногда к ней посоветоваться приезжали разные люди.

Ещё кроме «надо» было слово «нельзя». Нельзя молоко прямо из горшка пить, нельзя горячее хватать, нельзя ночью голоса за окнами слушать. Нелька их и сама терпеть не могла, уши затыкала.

А вот Зиля любопытная. Говорила, что голоса сказки о дальних землях сочиняют, о диковинах. Однажды ночь просидела у приоткрытой ставни, а утром вскочила, выпрыгнула в окошко, и больше её никто и не видел.

«Сманили», — сказала Рихта.

Тоскливо стало без Зили, будто сердца кусочек оторвали.

Оттого, наверное, мать и сбежала. Встала как-то Нелька утром, а дома только она сама и старуха. И стойла пустые.

— Мама где? — спросила Нелька.

— Дура она, — вот и весь сказ.

Так и жили вдвоём. С козами да курами одна Нелька сама справлялась, пол мела. А Рихта теперь до столбов пешком ходила.

Каждый день.

И пела с крыльца, тоскливо и хрипло, совсем не как мама, но ветер всё равно песню подхватывал и по степи разносил.

Три лета минуло, Нелька подросла, косы переплела по-взрослому, хотя и ворчала бабка: мол, куда торопишься.

Захворала старая Рихта, совсем занемогла. День-два ещё ходила, на третий слегла в беспамятстве. Нелька ей отвары носила, прямо в рот старухе пыталась залить, да та кашляла страшно, и Нелька отстала.

Дом пропитался горечью, а снаружи зато осенью пахло, свежо и немного колко. Нелька и сидела на крыльце, дни коротала в безделье.

Вроде и умывалась, и солнцу кланялась, коз пасла. Но ей одной горшка каши на три дня хватало и пол никто не топтал.

Даже спокойно было без бабкиных окриков, да вот беда — солнце не вставало.

Первый день тучи плотные были, и Нелька думала, что темно, потому что пасмурно. А на второй спала сколько влезет, выглянула в окно, а там звёзды сияют, облаков никаких нет. Тут и смекнула Нелька, что солнце всходить перестало.

На следующее утро она встала пораньше, выбежала, умылась, подмела полы, коз выгнала. А потом подумала и запела. Пела она пока слабо, голос рвался, но ветер помог. Вечером вытащила травы, все перенюхала, нашла нужные, сожгла.

На другой день солнце встало как обычно, а там и старуха в себя пришла.

Нелька ей всё рассказала.

— Молодец, девка, — прохрипела Рихта и погладила внучку по голове. — Разобралась. Глядишь, ещё немного мир простоит как положено.

А Нелька на кровать к ней села, под боком свернулась и подумала, что страшно ужасно, когда целый мир живёт, только пока ты всё правильно делаешь.

Но надо — значит надо.