Пальцы перебирают аккорды, запястья — красные от металлических браслетов. Он надевает три-пять на руку: сувениры из поездок, подарки от фанатов. Цветы несут гораздо реже, но это ничего: на его фалангах цветут дальневосточные ирисы.

Он говорит: набить тату — всё равно что пломбу поставить — почти нет боли.

Но мне что-либо бить запрещает. Его пальцы скользят по грифу день и ночь — только этим он и живёт.

Когда мы сидим в студии звукозаписи, он — в кресле за пультом, я — у него под боком, он спрашивает: ты напишешь мою биографию? Он старше меня на двадцать лет, я знаю, он боится умереть.

Аранжировка не клеится, и все идут курить.

Мой отец глотает горячий эспрессо, жмурится и ругается. Кофе заливает передние сиденья и провод портативной зарядки. Мой отец старше меня на двадцать лет.

Он хочет познакомиться.

Мой отец говорит: не для этого тебя растили.

Он богаче моего отца, спортивнее моего отца, чуть моложе моего отца.

Что отцу не нравится?

Он сжимает в руках крест на оголённой груди.

Я никогда не сопротивляюсь, и мы известны на весь дом. С соседями отношения налажены: на все концерты ходят бесплатно. Посещать концерты за закрытыми дверями благоразумно отказываются.

Мы бьём всё, что можем, но татуировки мне бить нельзя.

Я толком не знаю, какого цвета у него глаза. Он никогда не снимает очки. Никогда.

С отцом не разговариваем полгода. Я отправляю фотографии, показываю, как у него дела: вот он на концерте, на ужине с послом, на крыше с беженцами. И во время гуманитарной миссии он ходит в чёрной коже и вразвалку — моя рок-звезда. Через полгода отец отвечает: и как ему не холодно под солнцем пустыни?

Его дочь на год младше меня. Я ей нравлюсь ровно настолько, чтобы при первой встрече предупредить: ты славная и вроде умна, только на долгое не рассчитывай, а? Он хохочет над шуткой дочери, хохочет без нас, потому что он один увидел в этом шутку.

Или он просто отличный артист.

Все знают, какой он успешный артист.

Все его знают, потому он и успешный артист.

Толпа в восторге, когда он выгибается, играя соло. Эти люди — внизу — не представляют, какой он гибкий. Его лицо искажается, тело ломается. После интервью я сказала: ты похож на динозавра, скачешь как ти-рекс. Он пообещал доказать, что добрый, — и бережно расстегнул молнию.

Так и познакомились.

Из меня едва не вышла душа, когда он впервые едва не придушил меня. Я была сама не своя, наконец-то не отвечала за себя. Наконец-то жила! Я жила одна с шестнадцати лет. В пустой квартире я слышала голоса.

Если он уйдёт, кто будет играть со мной?

Он готовил для меня, кормил и поил меня. Поругавшись с продюсером, выиграл нам свободную субботу. Решил научить меня петь. Он знает, что мне на ухо наступил медведь — первый, второй, да целая группа.

В ту субботу к нам впервые постучали соседи. За это мы им мстили до шести утра. А в десять катались на лифте в халатах, интересовались, как у всех дела.

Он поставил меня на колени, связал мне руки. Мы заказали удон и ели его, как собаки из мультфильма «Леди и Бродяга» на их первом собачьем свидании. Он не желал делиться единственной порцией лапши и отбирал её до последнего глотка воздуха.

После отметил не без гордости: ты сможешь подменить вокалиста. Солгал. За сценой — хлипкие стены, я знаю, как кричит их вокалист.

Я поехала с ними в тур, нас ждали стадионы. Была представлена как менеджер, но не помогло: в Лондоне у служебного входа мне в лицо прилетело яйцо. Он стоял передо мной на коленях и салфеткой оттирал висок от желтка. А после склонился в поклоне и обнял мои ноги: это он не сберёг.

В двадцать восемь я узнала, что в дорогих гостиницах экономят на кроватях.

Мы заплатили штраф за две. На радостях порвали шторы, сломали стол.

Из тура вернулись измотанные. Я была уставшая, а он — уставший от меня.

Сказал: через год мне — пятьдесят. Приложил меня о шершавую стену, и я не поверила, что всего через год ему — пятьдесят. Из нас двоих это мне — пятьдесят.

Мои ноги обхватили его бёдра, заключили в кольцо. Такое кольцо уже победа. Запомни, сволочь, мы один организм, мы уже три года как один организм.

Принято считать, что телесная близость настраивает на откровения, их вербальные и невербальные выражения. Нет, обычно мне хотелось просто молчать, а тогда, напротив, — по-конски ржать.

Что я и сделала.

Он поцеловал в плечо, размазал кровь с разбитой губы, намотал на палец вырванный клок волос.

Ему не пишется новый альбом. Я не могу помочь: у нас нет ничего общего.

У меня нет своей квартиры, стабильной зарплаты, машины, и детей у меня нет. Раньше я не вытаскивала рок-звёзд с морского дна, но и у него до меня были… молодые дуры? Плюс первый брак, полузабытая семья.

Он выехал из нашей квартиры и поселился затворником в старом доме на берегу моря. Предложил заняться его биографией, набросать пару строк.

На прощание я прикрыла глаза, чтобы не смотреть ему в спину, которую заранее рассекла.

Приехала его дочь, привезла мороженое. От сладостей бактерии плодятся быстрее. Человек заедает стресс, бактерии разъедают стенки кишечника.

Великовозрастная дочь довела до слёз, а потом успокоила: Тинто Брасс женился в восемьдесят четыре. Дай ему время.

За месяц я потеряла килограмма три, столько же, сколько потеряла за первый месяц наших отношений.

Его не было в городе, но он продолжал появляться на обложках журналов, на сайтах газет. Новый альбом пишется, земля движется.

Моя жизнь не движется, его биография не пишется.

Моя подруга вышла замуж за программиста, и вторая — за программиста, а третья отличилась: вышла за лингвиста. Но он из хорошей семьи.

Мой бывший одноклассник — низкорослый и глупый — развёлся второй раз.

Мой отец спросил: я тебя как-то ограничиваю? Спросил: денег не даю? — и вывел в свет очередную модель.

Я ненавижу выходить в люди, но вне чужого взгляда теряюсь и исчезаю. Каждое утро я здороваюсь с консьержем, беру кофе с собой и прохожу пять тысяч шагов.

Возвращаясь в квартиру, я не работаю. Ушла из редакции, как встретила его.

Он спросил: зачем тебе работать? — и я не нашла ответа.

С каждым днём я теряю по навыку. Скоро разучусь разговаривать.

Я давно не пишу статьи, но мой ноутбук раскалён от бесконечного скроллинга: котята, щенята, блогеры, проститутки, музыка барокко и японский за три часа. Как разбогатеть, как собрать шкаф, как дышать маткой?

Как мне жить дальше?

Чувствую, меня никогда не существовало.

На каждое его короткое сообщение я отвечала голосовым. Это его раздражало.

Я звоню первой подруге: всё хорошо, только её муж-программист разбился на электросамокате. Я удивлена: она так хорошо выглядит!

Говорит: это фильтры.

Её — теперь уже бывший — муж-программист прожил двадцать девять лет. Как я. От него мёртвого больше толку, чем от меня живой.

У меня не закрывается браузер: пять окон по тридцать вкладок в каждой. Что такое уверенность в себе, как травма ведёт к зависимости, шесть советов по развитию персонального бренда… Как не пропустить свою судьбу?

Звонит муж второй подруги, спрашивает: она не у тебя?

Вышла за сыном в детсад, а вечером пришли коллекторы. Проиграла машину, понабрала кредитов. Точно не у тебя?

Нет, я совсем одна. И в жизни не бывала в казино.

Звонит третья подруга. Спрашивает: ты поедешь с ним?

В интернете пишут, мой собирается эмигрировать. Пишут, в Новой Зеландии — озоновая дыра. В Европе — война. В Латинской Америке — экономический кризис. На Ближнем Востоке — война. Над Антарктидой тоже озоновая дыра.

Куда он собрался?

Я смотрю показ Versace прошлого года, а после него — «Зену — Королеву воинов». Экшн-сериал, который показывали по телевизору, когда мне было пять. Мне было пять?

Надо дойти до врача. Пусть скажет, это пройдёт. Я заплачý.

Я заплáчу, если он скажет, что я никогда не изменюсь.

Интересно, мне изменяют?

Это нечестно, потому что у меня никого нет.

Он забыл пакет с лекарствами. Я перебираю чужие рецепты, не решаясь выпить все таблетки. Не может у меня быть всё и сразу.

Мой запивал таблетки пивом, пока доктор не сказал, что это неэтично. Это неуважение к чужому труду. Мой пьёт часто, но мыслит трезво.

Иногда я представляю, как мой отец и моя рок-звезда пьют кофе вдвоём, без меня. Берут один и тот же. Оба кладут по три ложки сахара.

Ранней осенью солнце печёт.

Как ему там, у моря?

Его дочь сказала, он ходит в выцветшей синей панаме и таких же штанах. Вместо грифа в руках — рыболовная сеть, в ней трепыхается рыба. Сам подсушился, так что электронный браслет на ноге стал большеват.

Шутка. За голову, разбитую вокалисту, мой давно оплатил штраф.

Раньше я думала, творческие люди выглядят слишком круто, чтобы с ними встречаться.

Следующую неделю пытаюсь научить себя играть на гитаре и печь блины. Могу смотреть в стену полдня, но мне не хватает усидчивости довести ни одно дело до конца. Отказываюсь от чтения новостей: в сводках постоянно гибнут люди, которые хотят жить.

От моего мужчины останутся песни, от моей матери остались картины, от моего отца останутся магазины. От меня останется пепел.

Волосы, которые я нахожу в душе, — мои. У моего-не-моего длиннее и жёстче.

Я хочу работать, но не знаю кем.

Через окно спальни наблюдаю за людьми, которые куда-то спешат. Беру с них пример и прохожу не пять, а десять тысяч шагов за то же время. Маленький шаг для человечества, и огромный — для меня. Что ещё я могу сделать для себя?

У меня по жизни синдром самозванца, и я могу притвориться самозванцем. Притвориться не-собой, пока не решу, что же делать с собой.

Не-я встаёт в восемь утра и заправляет постель.

Не-я завтракает протеиновым йогуртом с фруктами, или варёным яйцом с овощами, или семенами чиа с какими-то другими семенами.

Не-я проходит десять тысяч шагов в кроссовках, пока не начинает бежать. Что б та я не догнала не-меня.

Не-я ищет работу, потому что другие работают. Ищет — и разочаровывается, открывает YouTube, закрывает YouTube и продолжает искать.

Не-я флиртует с консьержем. Он старше на сорок лет.

Не-я в ужасе, как мало платят редакторам.

Не-я читает статьи про женскую стоимость на брачном рынке.

Если мой-не-мой умрёт, кто-то будет опекать меня. Главное, что б не отец.

Если не-я позвонит моему-не-моему, то он меня не узнает. Если не-я позвонит моему отцу, то он отправит меня в психушку. Его модели глупые, но даже они живут самостоятельно. Модели — самые свободные и закабалённые существа одновременно. Ищут свои отражения в стёклах и зеркалах, даже когда разговаривают с тобой. Всегда поправляют себя, а тебя — переспрашивают.

Не-я достаточно высока, чтобы быть одной из них. Недостаточно хороша? Худа? Шестнадцатилетняя я мечтала, чтобы меня «открыли». Когда тебя открывают, как бутылку вина, и дают попробовать всем, нет необходимости выбирать, кем быть. Природа решила за тебя. Судьба подхватила и унесла.

Моя-не-моя судьба от меня сбежала.

Я хочу стать матерью, какой была моя мать, но себя воспитывать не хочу.

Такую, как я, не хочу.

Не-я заставляю себя бегать по вечерам по два часа.

Синяк от яйца прошёл, но правда слепит. Я бегаю в чёрных очках.

На улице тепло, но ветер холодный.

У не-меня развился острый цистит, но больно нам обеим.

Не-я сгибаюсь пополам на стуле у врача, которому всё равно. Он улыбается и даже кровь не берёт. Если бы я не побелела, то, вероятно, покраснела: моя кровь вскипела.

Сложно негодовать, когда почти умираешь.

Мой-не-мой не берёт трубку.

Мой отец отвечает: ты вся в мать!

Подруга, проигравшаяся в казино, сбрасывает вызов.

Не-я хочу кому-то позвонить, но некому.

Не-я никому не звоню.

Это называется стоицизм.

Я хожу по дому голой, потому что никто внезапно не заявится.

Нет таблеток от цистита. Приходится идти в аптеку, три квартала притворяться красивой.

Завидя меня, девушки начинают тискать своих парней: гладить, целовать. Да я Купидон!

Мой-не-мой даже не расстроился, узнав, что я бесплодна.

Он не фанат усыновления. С чужими детьми готов играть на камеру: за это платят уважением.

Я без работы, а дети нынче дорогие. А я и без детей была ценная персона: много вкладывала в себя, тратила на себя, дорого обходилась всем, кто со мной контактировал.

Папа позвонил из Парижа и не узнал мой голос.

Нужный антибиотик нашёлся в третьей аптеке.

Я порезала себе руки, но никто этого не увидел.

Это к лучшему: после разговора с отцом я всегда кажусь себе меньше.

Меня будто царапают изнутри.

Поразительно, что до сих пор не завела кота. Всех парней, что держат тебя в подружках больше трёх лет, должны кастрировать. Это законопроект?

Слишком конкретный! А должен быть обтекаемым.

Мне снилась вода. Она горела.

Я проснулась в поту. У меня горела голова.

Не-я дроблю день на отрезки по два-три часа. Но вместо работы читаю про СДВГ.

Голова не соображает, когда всё пошло не так.

Она не соображает, говорит медсестра.

По утрам мимо нашего дома бегает парень, у которого Аспергер. Надо спросить, как он это делает.

Я рыскаю по квартире в поисках успокоения, оно куда-то закатилось. Окна заколочены, дверь заперта. Я выбираюсь через разбитое окно, сажусь на тротуар.

Моего показали по телевизору: он вышел в свет с девушкой, похожей на меня. Но это не я.

Меня никогда не существовало.