Мой друг — прекрасный фотограф, но с некоторых пор он стал фотографировать лишь мусор. С азартом неофита он наводил камеру на ржавые консервные банки и облупленные стены домов, покосившиеся заборы и старые трубы. Свалки манили его неодолимо, груды старого тряпья представали таинственным ландшафтом в миниатюре.

Я неловко топталась рядом, пока он метался в поисках лучшего ракурса вокруг очередной рухляди. Мне было скучно и тоскливо, когда он надолго замирал перед мусорными баками и словно вслушивался во что-то, недоступное моим ушам.

— Чувствуешь запах? — вопрошал он, а когда я пожимала плечами, радостно сообщал: — Это запах бесполезности!

И сиял от счастья, будто нашёл невесть какое сокровище.

Красота новых вещей фальшива и мимолётна, говорил он, дай ей состариться и перейти в иное измерение, где время теряет власть. Старые вещи аутентичны, они не хотят казаться лучше, чем есть. Они по ту сторону навязанных нам представлений о красивом, они свободны от глупости, жадности, зависти. Вещи просто свободны.

Он фотографировал балки старого сарая, пупырчатую пластиковую плёнку, бетонную плиту, бездомную кошку, гравий на железнодорожной насыпи, сдутый футбольный мяч. Фотографировал дохлую мышь, раскинувшуюся кверху брюшком на свежем клевере. Безносый пупс заставил его грустно вздыхать: мы испортили наших детей, они слишком легко выбрасывают надоевшее и жадно хватают новое. Разве не жаль тебе этих обесцененных, униженных, потерявших новизну и блеск? Всё это ранимое, хрупкое, пахнущее, выкинутое?

Наверное, мой друг безумен. Но тогда мне придётся признать безумными и детей, которые самозабвенно играют с какой-нибудь палкой или камушком и находят в помойках сокровища драгоценнее любых бриллиантов.

Недавно он исчез. Поговаривают, что уехал в Москву, но доподлинно никто ничего не знает. Если так, его можно понять: в нашем захолустье легко задохнуться от тоски, а задохнувшись, логично набросить на шею верёвку и перекрыть ставший ненужным воздух. 

Перед тем как исчезнуть, он оставил мне фото. Бросил его в почтовый ящик. На чёрно-белом снимке проволочная сетка крупным планом. Сама сетка в фокусе, а дальний план размыт, и непонятно, что там — то ли пустырь, то ли поле. Больше ничего — ни подписи, ни  подсказки.

Проходя мимо соседней пятиэтажки, я пытаюсь вычислить окно в его комнату. Там в углу пылится чугунный бюст Ленина, подобранный им в приговорённом к сносу бараке. На шкафу высятся груды чёрно-белых фотографий, к столешнице рядом с клавиатурой прилипла чашка с засохшей каймой от кофе. В пепельнице исходят застарелой вонью окурки, отслаиваются пропитанные никотином безвкусные обои.

Скрипит старым линолеумом призрак его старенькой мамы, привычно гремит на кухне чайником, протирает клеёнчатую скатерть. 

Призрак не открывает мне дверь.

Безумие бывает заразно. С некоторых пор я не люблю выносить мусор, а когда прохожу мимо мусорных баков, втягиваю голову в плечи и ускоряю шаг.

думаете что подчинили себе землю но разрушили всё до чего дотянулись ваших руки давай покажи-ка твою иллюзию счастья покажи нам лучшую версию мира люди которые навязывают другим свою волю религии одна лучше другой политики альтруисты фальшивое знание прогресс успех покажи а мы посмеёмся зачем шуметь здесь нет ушей чтобы слышать нет живой души чтобы понять оставим при себе наши заботы а их мозги пусть превращаются в мусор

Я затыкаю уши, но несвязное бормотание преследует меня до самого подъезда. Лишь тяжёлая железная дверь отсекает его. Почтовый ящик снова гулко пуст; он пуст вот уже девять веков, семь лет, шесть зим, пять недель, четыре дня, вчера, сегодня — и завтра тоже будет пуст. 

Сразу за пятиэтажками начинается лес, прорезанный тропками, и повсюду островками лежит мусор: ржавая велосипедная рама, резиновый сапог, банки из-под краски, детали конструктора, школьные тетради. Окажись мой друг сейчас здесь, нашёл бы много беззащитной красоты. В голове отчётливо звучит его голос: ты смотришь, но не видишь, слушаешь, но не слышишь, потому что цепляешься за навязанные представления о красивом и безобразном, полезном и бесполезном, как за страховочную сетку. Не цепляйся, отпусти. 

Отпускаю. 

твой ум помрачён ты не можешь разглядеть нашу красоту если не чувствуешь боль под ногами то не увидишь наш мир вначале был покой потом пришла тоска а с тоской желание обладать иметь хотеть получать владеть так работает закон притяжения тел жажда обладания сродни гравитации

Безысходность порой затягивает сильнее дурной привычки, на дне её опасная сладость и запретное знание. Усевшись на поваленное дерево, я вслушиваюсь в прорехи между мыслями. Начинаю догадываться, в чём тут фокус: он в фокусе. Можно навести резкость на сетку, а можно на прорехи в ней.

С каждым разом всё труднее находить дорогу обратно. 

потому-то наш мир закрыт и повёрнут внутрь чтобы найти тепло когда снаружи холод найти любовь когда снаружи ненависть найди близость когда снаружи бесконечное отчуждение отбрось всё что тебя гнетёт следуй за нами не сопротивляйся мы вещи и мера самих себя мы свободны

если последуешь за нами 
станешь как мы
обретёшь
свободу