Жирная мохнатая муха ползла по букету сирени: деловито перебирая лапками, она прощупывала хоботком каждый цветок и продолжала путь. Под определённым углом тельце бликовало радугой разлитого керосина. Я засмотрелся. Иногда муха взлетала, кружилась по палате, напевая залихватское «бж-ж-ж-ж», и неизменно возвращалась обратно. Я хотел быть ей. Хотел быть насекомым, которое всю жизнь презирал. Теперь всё равно, кем быть, лишь бы снова чувствовать и управлять телом.

Я готов был поверить в знаки судьбы. Вчера всё говорило: «Вернись назад!» — но я настырно пёр на встречу с той, которой сегодня уже не нужен...

Палата на секунду разинула пасть, пропуская белый халат.

— Включу-ка я кондиционер. Жара сегодня нестерпимая. Плавимся на ходу, — деловито сообщила медсестра, ковыряя пульт.

— Не надо. Я её не чувствую.

— Всё равно легче будет.

— Не будет...

— Да брось! Молодой какой. Небось мой ровесник. Лет двадцать пять, да? Поверь, я и не такого насмотрелась. Безнадёжные ходить начинают!

— Перестань, не надо...

— Дело говорю! Меньше жалей себя!

— Ты вообще понимаешь, о чём говоришь? Я ничего не чувствую! Ничего! Ни тела, ни кожи. Я мёртв.

Я не хотел её обидеть. Но разве понять здоровому, что значит быть парализованным? Тела нет. Только мысли, много мыслей, злости и обиды. И желание уйти. Навсегда.

— Уйди отсюда! Вон! Зачем вообще припёрлась? И муху мою спугнула...

— Вон твоя муха бестолковая: о стекло бьётся. А открытая форточка совсем рядом.

Судьба мухи не на шутку волновала меня. Голова не слушалась, ровно как руки и ноги. Скосив оба глаза, я пытался посмотреть на неё, но не получалось.

Муха кружила по комнате: окно, потолок, букет сирени, — а потом исчезала где-то внизу. Появлялась — и снова пропадала. Медсестра вертела пульт.

— Наверно, батарейки сели. Схожу за новыми.

Мне было всё равно. Полёт мухи гипнотизировал, занимал все мысли. Минут на пять она замолчала. Снова прожужжала мимо. И снова: вправо-влево, влево-вправо. Наконец села на кончик носа. Устроилась на нём, как на диване, и смотрела в мои глаза, будто в них показывали фильм. Судя по всему, устроилась надолго.

Сначала нос чесался слегка, будто по нему водили колоском, но муха сделала всё, чтобы невозможно было терпеть. Она разминала мохнатые лапки, бегая от носа к глазам и обратно. Я пытался сдуть надоеду: вытягивал губы трубочкой и усиленно дул. Хоть бы что. От усилий лоб взмок.

Наконец вернулась медсестра. Я был рад ей: она спугнула мучительницу. Впервые со вчерашнего вечера я почувствовал себя немного счастливым.

«У-у-у-у-у» — с жутким завыванием заработал кондиционер, разгоняя вязкий воздух.

— Какое пекло! Ты что, поставила на тепло?

— Ты же ничего не чувствуешь? — улыбнулась медсестра и щёлкнула переключателем.

Прохладный ветер — быть может, ветер перемен? — ласково подул на меня.

— Всё устаканится, вот увидишь. Вон муха твоя билась, билась о стекло, а теперь догадалась подлететь к открытой форточке.

И правда: чёрное пятно мелькнуло в окне и исчезло.