Семь утра. Просыпаюсь от шума за стеной — трубы Иерихона? Грабители? Бежать, спасаться, куда? В панике подскакиваю на кровати, прихожу в себя — нет, нет, это всего лишь Марсия, моя свекровь. Даже не знаю, что хуже.

— О, Сеньора! Марко, что ты купил? Думаешь, это индейка? Паулинья, дочка, посмотри, что принёс твой отец, разве это можно есть?

Я не вижу Паулу, но готова поспорить, что та сейчас с остервенением режет лук и привычно кивает, как пластиковая собачка на приборной доске нашей машины.

— Да она пережила прошлогодний карнавал! Нет, это никуда не годится! — продолжает бушевать свекровь. — Немедленно поезжай в супермаркет, поторопись, пока не закрылся!

— Но, Марсия, душа моя, магазин сегодня до полудня, там же столпотворение, неужели эта индейка настолько плоха?

— Дева Мария, прошу, дай мужчинам хоть немного ума! Ты видишь, чего хочет этот человек? Оставить семью голодной в Новый год!

Нет, заснуть всё же не удастся; с сожалением выползаю из-под одеяла и бреду на кухню. Слышу, как во дворе, пыхтя, заводится старенький «рено» свёкра.

К счастью, у нас свой дом — хоть и с общей стеной, но с отдельным входом. Когда-то здесь была мастерская Марко, а теперь небольшое убежище, где мы временно живём второй год. Включаю русское радио на телефоне и варю кофе. Из наушников сыплются одна за другой новогодние песни, а я смотрю в окно на то, как наша собака Перчинья безуспешно пытается спрятаться от жары под чахлой араукарией.

Господи, как же хочется снега!

* * *

Помню, лет в двенадцать родители подарили мне на Новый год большую нарядную куклу. Я держала её за гладкую пластмассовую руку и улыбалась, чтобы мама не обиделась — такие хорошие игрушки в магазинах достать было трудно. А потом плакала в туалете от осознания того, что хочу не куклу, а лифчик, и от невозможности понять, что со мной не так.

Сейчас мне доступны все лифчики мира, а я вспоминаю куклу под ёлкой. Как глупо.

* * *

Совесть гонит меня на кухню Большого дома — женщины готовят с раннего утра, и я чувствую себя виноватой. Осторожно отодвигаю шторку и сразу же оказываюсь в центре внимания: приехавшие на праздник тёти, сёстры и племянницы бросаются ко мне с поцелуями и объятиями.

— Ох, амор, ты опять похудела! Всё так же не ешь мясо? Марсия, чем питается эта девочка? Южным ветром?

— А где Рикардо? В консерватории? Сегодня? Так нельзя, амор, он совсем тебя забросил!

— Почему вы не приезжаете к нам в Пенью, все так хотят на тебя посмотреть! Нет, амор, решительно тебе надо больше есть!

Голова кружится, и я ищу спасения у Паулы, сосредоточенно перемешивающей в кастрюле что-то с запахом кашасы и лимона.

— Давай помогу?

Паула торжественно вручает мне огромную деревянную ложку, и я немедленно из чужачки превращаюсь в часть многорукого женского организма, в котором каждый занят делом. Тётушки теряют ко мне интерес и возвращаются к своим обязанностям.

— Вообще-то, уже готово, но ты можешь ещё помешать, — заговорщицки подмигивает Паула.

— Спасибо. А что это?

— Кайпира. Ох, и крепкая получилась на этот раз. Сахара добавить?

— Не надо, — смесь бразильского рома со сладким лаймом обжигает сильнее полуденной жары. Странное ощущение — пробовать кайпиру ложкой, кажется, будто ешь суп из водки. Я инстинктивно морщусь, и Паула протягивает мне большую красную виноградину.

— А мандаринок нет? — с надеждой спрашиваю я.

— Мандарины на Новый год? — Паула смеётся, думает, я пошутила.

Я обмахиваюсь салфеткой. Кто выдумал такую адскую жару зимой?

Ах, да, здесь же лето.

* * *

Ёлку папа всегда приносил тридцатого вечером, добродушно ругался и терпеливо протаскивал её, огромную и колючую, в наш узкий коридор, оставляя за собой дорожку из мокрых следов и иголок.

Я, визжа от счастья, бросалась за мокрой тряпкой, а мама доставала с антресолей потёртые коробки с игрушками. Стеклянные совы, морковки и колокольчики привычно размещались на толстых пушистых лапах, а мой любимый космический корабль «Союз» торжественно поблёскивал в центре. Хвоей пахло так сильно, что казалось, чудо вот-вот наступит, стоит лишь слегка приоткрыть дверь.

В Большом доме уже месяц, как тоже стоит ёлка. И хотя она пахнет пластиком и клеем, я всё равно каждый раз на пару секунд замираю, проходя мимо. Привычка, наверное.

* * *

Десять вечера. Мы наконец едем на пляж. Я сижу сзади, зажатая между Паулой и кузиной Моникой. Паула держит на руках восьмилетнего Бето, а Моника — годовалых близнецов, чьи имена все вечно путают. Я прижимаю к себе ту самую кастрюлю с кайпирой, которая больше никуда не вошла. Близнецы верещат, как положено в их возрасте, а Бето — просто за компанию. Женщины обсуждают новый сериал, пытаясь перекричать детей, а я периодически заглядываю под крышку кастрюли в надежде получить порцию алкогольных паров. Кондиционера у нас нет и, кажется, пары начинают действовать. Рикардо виновато поглядывает на меня в зеркало заднего вида, я делаю вид, что не замечаю. Приехали.

Пляж переполнен, фейерверки хаотично рвут небо на цветные треугольники, девушки жгут свечи, отправляя их в крохотных лодочках по волнам. Музыка звучит отовсюду, смешиваясь с рокотом моря и взрывами петард. Самба.

— Амор, иди опусти цветок в воду, я тебе всё приготовила, — Марсия протягивает мне белую розу. — Попроси у Йеманжи ребёночка.

Молча киваю, беру цветок, отхожу подальше. Смотрю на песок, прикрыв глаза, он такой белый, и мне хочется верить, что это снег.

— Убежим? — Рикардо обнимает меня за плечи.

Неуверенно оборачиваюсь на Марсию и толпу родственников.

— А! — муж махает рукой. — Они даже не заметят.

Хватает рюкзак и тащит меня за собой, увязая щиколотками в песке. Бежим к морю, где большая компания молодёжи пытается поймать свои семь волн на счастье. Мы тоже прыгаем, брызгаясь и хохоча, как безумцы.

— Шесть! Семь! Готово! — Рикардо внезапно толкает меня в воду, я падаю и чувствую, как солёная морская вода смывает с меня этот душный и липкий день. Наконец-то прохладно.

Я выбираюсь из моря, длинное белое платье прилипает к ногам. Рикардо кричит, что я похожа на пьяную мокрую мумию. Пытаюсь поймать его, зловеще размахивая руками, он убегает, но в итоге поддаётся, и мы, тяжело дыша, падаем на песок.

Муж достаёт из рюкзака бутылку шампанского и пакет с мандаринами.

— Хотел ещё сделать тот ваш майонезный салат с горошком из банки, побоялся жары. Но я всё купил, завтра, хорошо?

Пробка от шампанского летит в воздух, фейерверки грохочут так, что приходится кричать.

Муж протягивает мне крошечный кусочек бумаги и ручку.

— Будешь писать желание? Я зажигалку прихватил.

— Нужны же куранты...

— Бом... Бом... Пиши быстрее, не успеешь!

Моё желание горит ярче всех свечей на пляже.

— Бом...

Брют со вкусом пепла, пузырясь, прокатывается по гортани, я закашливаюсь, шампанское ударяет в нос, уши, по щекам течёт тушь. Рикардо, не переставая считать, хлопает меня по спине и с очередным ударом завершает:

— Бом! Успела! Теперь точно сбудется!

Я смотрю на него, на тонкую паутинку морщин вокруг глаз, на руки с длинными музыкальными пальцами, которые всё ещё сжимают зажигалку, и внезапно вспоминаю, что же я делаю в этой, такой чужой мне стране.

— Мне кажется, уже сбылось.