Д. С.

До всего дотронуться, со всеми поздороваться, обо всём поговорить. Каждый ли скажет: «Привет»? Каждый ли скажет: «Прости»? Кто-то хватает за руки, кто-то говорит: «Молчи». И всё равно тепло объятий топит лёд, звенит капель, дрожат слова, и сплетаются тени под ногами прохожих, дороги ложатся одна на одну. И кто-то шепчет: «Люблю», превращается в мотылька и садится на раскрытую ладонь. Трепет морской волной раскачивает его изнутри. Вопреки опасениям он познаёт нежность прикосновений вместо калечащей силы сжатого кулака. Месяц и звёзды опускаются и касаются плеч влюблённых, будто это всего лишь дешёвые декорации провинциального театра.

Но чьё-то сердце стучится о камень, чьи-то раны всегда свежи. И спустя восемь лет бывает так: она сметает, как мусор в совок, ваш замок и ваши земли, озеро и пристань, и мельницу, — уходит к другому. Остаёшься один, четыре ночи не спишь, грудь придавлена плитой, дышишь, пропуская вдохи, забывая сделать выдох, держишь в себе воздух, что ещё наполнен её запахом. Месяц и звёзды со скрежетом разрывают чёрный лист ночи, словно обыкновенный задник сцены. За ним на продавленном стуле дремлет седой режиссёр, потерявший всякий интерес к старой пьесе, что банальнее сахара в чае. И ещё этот рассеянный свет в голове, ненадёжный, неверный, сколько ещё будет сиять рассудок, высвечивая мысли и воспоминания без прорех? Пишешь друзьям, звонишь в доставку, ждёшь хинкали, ставишь песни шестидесятых — в них слова не нужны, достаточно музыки. Тебе её слова не важны, достаточно колотой раны.

И всё равно тепло объятий топит лёд, звенит капель, дрожат слова, и сплетаются тени под ногами прохожих, дороги ложатся одна на одну. А в коконе, в глубине, за толщей, не видя ни солнц, ни лун, рождается мотылёк, что будет искать тепло и нежность, и, коснувшись раскрытой ладони, замрёт.