Я помню день, с которого всё началось.

Жара в самом разгаре, на работе ни одной интересной задачи, да ещё и ужасный обед в местной столовой. Разочарованный и уставший, я сидел на остановке, потея от зноя: даже после шести часов вечера жара не спадала.

И вот, наконец, трамвай. Шум старого мотора и неприятный запах подгорающей проводки.

Трамвай остановился. Двери со скрежетом распахнулись. По ступенькам шустро забрался кондуктор, вернувшийся из соседнего вагона. Это был пожилой мужчина в допотопных очках и в оранжевой безрукавке.

— Господа! Достаём свои монеты, банкноты, карточки, чеки и прочие ценные бумаги! Оплачиваем проезд! Принимаю оплату даже в иностранной валюте, но только если это российский рубль!

Я, почти не глядя, протянул кондуктору транспортную карту, лежавшую внутри студенческого билета. Мужчина, внимательно рассматривая фото, щурился так, словно он пограничник на таможне, и украдкой поглядывал на меня. Я еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Кто тут у нас? Студент! А я вот всегда думал, что вы летом куда-то уезжаете... На дачи, там, или в деревни. И только осенью возвращаетесь в город.

Я ухмыльнулся. Если бы...

— Нет, я работаю летом.

— Ну а это весьма похвально!

Получив заветный билет, я отвернулся к приоткрытому окну.

* * *

Следующий раз я пересёкся с кондуктором осенью.

Он зашёл в вагон следом за мной, встал по центру и, слегка шепелявя, прочитал стихотворение:

В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья;

Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго...

Люди только улыбнулись на это и заплатили за проезд, а воодушевлённый кондуктор, ловко раздав проездные билеты, ушёл в соседний вагон. Хорошее настроение не покидало меня всю оставшуюся поездку.

* * *

В середине зимы я вновь оказался на подходящем трамвае в подходящее время. На этот раз кондуктор (у него к тому времени появился бейджик «Дядя Лёня») читал стихотворение Некрасова:

...Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц...

Дядя Лёня дошёл до меня и стал рассматривать студенческий билет.

— А, это вы, работающий студент... — протянул он, взглянув исподлобья. — Получается и работу, и учебу совмещать?

— Да, не хуже, чем у вас работу с поэзией.

Кондуктор тихо засмеялся и протянул мне билет.

— Знаете, я раньше это делал регулярно. По долгу службы. Я же учитель литературы и русского языка в прошлом... Уволили, когда страну Горбачёв развалил. Великую страну... Вот и пришлось устроиться кондуктором.

— А почему сейчас не хотите восстановиться в профессии?

— Мне уже за семьдесят, кто ж меня возьмёт? Помру через год или два. Всей школой хоронить будут. Больно им это надо!

Двери открылись, и дядя Лёня, подмигнув мне, повернулся к зашедшим в салон пассажирам.

* * *

Позднее в предновогоднем выпуске местных новостей я увидел интервью со «знаменитым на всю Россию дядей Лёней».

Из сюжета я узнал, что дядя Лёня ушёл из школы, чтобы ухаживать за парализованной женой Ниной, что его сын Пётр давно уехал в столицу и не навещал родителей. Когда жена умерла, дядя Лёня нашёл утешение в литературе: старые хрестоматии, что пылились на балконе, помогли вернуться в реальность и обрести душевный покой.

— Каждое стихотворение в трамвае я читаю для неё, — рассказывал журналисту дядя Лёня. — Нина была уже совсем плоха, много плакала... Но как только я начинал читать ей стихи — слёзы прекращались. Нине словно легче становилось... Пусть она уже не со мной, но, я думаю, ей приятно слышать их там, на небесах...

* * *

На следующий день я ехал в забитом трамвае с типичным кондуктором — недовольной жизнью бабулькой.

— Я что, должна вас по всему вагону ловить? — бурчала старушка, протискиваясь между пассажирами и небрежно отрывая билеты. — Заходят и сразу плюхаются, будто места у них тут забронированы! А кто оплачивать проезд будет?

Дядя Лёня пропал. Прошло время, и все стали его забывать. Словно и не было такого замечательного человека.

* * *

Только в мае я узнал, что ещё в начале весны дядю Лёню положили в больницу с подозрением на инсульт. В ближайший выходной я сел на велосипед и поехал его навестить.

Когда я вошёл в палату, то с трудом узнал в высохшем старике жизнерадостного кондуктора: осунувшийся дядя Лёня грустно смотрел в приоткрытое окно.

— О, работающий студент, ты ли это? — тихим, увядающим голосом спросил он, обернувшись.

— Да, я.

— Память, значит, в порядке. Раньше-то мы с тобой частенько виделись. Не думал, что ты придёшь.

— Да вот, хотел узнать, как вы...

Я положил пакет с фруктами на стол и присел на свободную койку.

— Вас много кто навещает?

— Да не сказал бы. Вот ты — первый за всё это время. А Петра там нет? — дядя Лёня указал истощённой рукой на дверь.

— Не знаю. Когда я заходил, никого не было...

— Надеюсь, что он приедет. Сын всё-таки единственный... Хоть бы успел. Мне уже недолго осталось.

— Почему вы так думаете?

— Это всё Нина, — прошептал кондуктор. — Она... Она каждую ночь зовёт меня...

Увидев, как я приуныл, дядя Лёня улыбнулся.

— Да не грусти, студент. Тебе-то ещё жить и жить. Это я своё уже отжил.

— А как же ваш позитивный настрой? Может, вы ещё выкарабкаетесь!

— Настрой позитивный здесь, — усмехнулся дядя Лёня и постучал трясущимся сморщенным кулачком по груди. — Среди нас двоих ты — самый грустный. А что я скоро умру... Так должно быть. Всем когда-нибудь пора на покой... Главное, чтобы сын успел попрощаться. Мы с ним последние годы практически не общались. Очень уж он был обижен на меня, что тогда маму не спас. Но что я мог, я же был на работе в тот день...

В палату вошёл врач. Мой визит закончился и я, прощаясь со стариком, медленно помахал ему рукой.

Он бодро улыбнулся мне и отвернулся к окну.

* * *

Новость о смерти дяди Лёни разлетелась по СМИ: иногда я слышал, как люди в транспорте обсуждали это событие.

С дядей Лёней пришли попрощаться работники ТТУ и пара знакомых вроде меня. Как я позже узнал, сын на похоронах так и не появился.

Спустя месяц мы с небольшой группой поклонников добились, чтобы трамвай, в котором работал дядя Лёня, стал носить его имя. Теперь в салоне висит небольшая памятная доска, а я, каждый раз садясь в осиротевший трамвай, вспоминаю про маленького человека с большим сердцем.