Подвезти Надю с сыном Алёшкой предложил сине-зелёный монстр с маслянистыми чёрными глазами в пол-лица. Все знакомые спрятались под зонтиками летнего кафе, зазвенели бокалами, и Надя осталась одна. Ну, как одна — с сыном.

— Мне сейчас ещё на другой заказ ехать, — глухо донеслось из-под маски, и Надя уловила в голосе улыбку. — Могу подбросить по пути.

— Вы нас очень выручите, — она уже заталкивала сына в проржавелую девятку. Алёшка сопротивлялся: смотрел на огромные розово-фиолетовые шары в связках, на маслянистый торт, который оставили под солнцем, на разбросанные игрушки и чей-то забытый сандалик. Монстр щёлкнул Алёшку по носу, и тот, засмотревшись, всё же поддался маме.

Ехали с открытыми окнами в потоке ветра, подпевали Трофиму из скрипучей магнитолы. Алёшка не сводил с монстра глаз, чуть трогал слежавшуюся мягкую шерсть на плече, вертелся, неугомонный, но Надя не одёргивала его. Ей всё это смертельно надоело.

— Как вы от них не устаёте? — она мазала виски липким бальзамом с запахом мяты.

— Просто люблю возиться с детьми. А вообще в мире и так много грустного, да?

Надя промолчала. Алёшка едва дышал.

Аниматор подмигивал сыну на светофорах. Пешеходы торопились по неразличимой на сером асфальте зебре, среди людей то и дело мелькали мутанты — у кого-то недоставало рук, а у кого-то их висело вдоль туловища сразу пятеро; кто-то пятился вперёд спиной, прикрыв лицо серой дырчатой тканью, кто-то ехал в низкой скрипучей тележке, отталкивая щупальцами от земли.

— Их скоро будет больше, чем нормальных людей, — морщила нос Надя. — Расплодились...

— Да ладно вам. Никому ведь не мешают.

— Мне мешают! Сплошное уродство, сына страшно в садик отдавать. Терпеть их не могу.

— Зато дети в восторге.

— А вы им потакаете, — закивала Надя, захлопывая крышечку бальзама. — Столько мультиков чудесных, столько героев, а на всех праздниках только эти уродства толпой, хорошо хоть настоящих не приглашают, я бы вообще чокнулась...

Аниматор кивал, почёсывался. Его огромная маска-голова едва помещалась в салоне, упиралась в низенькую крышу.

Надя со всеми обсуждала монстров. Да, экология, врождённые мутации, да, настоящая катастрофа, низкая выживаемость, патологии развития — но почему они, нормальные и здоровые люди, должны на всё это смотреть?! Молчала она лишь об одном. О сыне. Алёшке тоже ставили высокие внутриутробные риски — беременная Надя проплакала несколько месяцев, думая, как будет растить ребёнка-мутанта. Всё обошлось: у Алёшки осталась заячья губа, но её исправили хирургическим вмешательством, когда сын был ещё младенцем. Теперь о прежних страхах напоминала только белая полоска над губой.

Так что у Нади, как она думала сама, было полное право возмущаться.

Тёмные глаза, блестящие под маской, то и дело смотрели на неё через зеркало заднего вида, и она ёрзала. Поправляла волосы, посылала взгляды в ответ. Она устала от одиночества, от неугомонного сына, от мелькающих искажённых лиц. Ей и самой хотелось дотронуться до пережжённой шерсти, выкрашенной в зелёно-голубой цвет, хотелось сходить на свидание. Мороженого хотелось, в вафельном стаканчике.

У серой пятиэтажки Надя вышла из машины, снова пригладила волосы и закурила. Закуски в кафе были будто пластилиновые, аниматоры в жутких масках навевали тоску, да и вообще Надя терпеть не могла детские дни рождения. Но этот взгляд...

Алёшка долго жал сине-зелёному монстру пушистую лапу. Аниматор улыбался, рассказывал сыну что-то заговорщицким шёпотом.

На прощанье Надя обернулась:

— У вас такой голос... интересный. Какой вы там, под маской?

Он стоял, не шевелясь. Смотрел на неё влажными чёрными глазами.

— Снимите маску, — настойчиво попросила Надя и дёрнулась нервно, зашарила по карманам в поисках сигарет.

— Я не ношу маски.

— Вы что... — у Нади пересохло в горле. — Из этих? Из мутантов? Вы настоящий?!

Монстр кивнул.

Надя взвизгнула, сцапала Алёшку за руку и поволокла к подъезду. На асфальте дымилась едва зажжённая сигарета. Надя кричала, что так этого не оставит, что мутанты не должны работать с детьми, что... Перед ней всё ещё маячил призрак не случившегося свидания. Она готова была разрыдаться.

Монстр дождался, пока стихнут крики в чёрном колодце подъезда. Почесал лицо — его темно-каштановая шерсть была сожжена яркой краской. Шерсть была единственным, что отличало его от людей.

Он спокойно сел за руль и поехал на новый праздник.

Даже лохмато-обезображенное лицо не могло испортить его любимую работу.