Он назвал сына Адамом, словно бы в ответ на висевший в воздухе больничной палаты вопрос: это человек или птица? Кто-то из врачей хмуро качал головой, кто-то отворачивался в отвращении, а кто-то, наоборот, преисполнившись любви к странному существу в руках матери, шептал ласковые утешения.

Иссиня-красный, сморщенный, младенец тянулся к маме птичьими лапками, заполняя пространство криком. Ножки, тельце, неуклюже покачивающаяся голова — всё в нём от человека, и лишь когтистые крошечные четырёхпалые конечности вместо привычных ладошек — от птицы.

— Вы не опускайте руки, — словно извиняясь, пробормотал себе под нос акушер-гинеколог. — Мало ли... Может, годам к пяти пройдёт. Всякое случается.

«А если не пройдёт?» — густые чёрные брови отца сдвинулись на его уставшем лице.

Однако увидев, как полна спокойного счастья лежавшая на койке жена, мужчина вдруг вздохнул с облегчением. Большой смуглой пятернёй он пригладил тонкие, точно пух, волосы мальчика.

— Ну, привет, Адам...

И тот затих, замер, подняв на него едва приоткрытые карие глаза. Мама впервые за долгое время отвлеклась от ребёнка: уже столько дней, недель, месяцев только он составлял весь её мир. Она нежно провела кончиками пальцев по мохнатой руке мужа, от ладони до локтя — соскучилась.

— Какой ты тёплый, — с любовью в голосе заметила, вкладывая в фразу нечто большее, чем могла вслух выразить.

Каким бы он ни был, Адама ждали в семье. Он явился на свет подарком небес.

Свежий воздух, солнце, море — для подрастающего малыша лучше условий и не придумать, поэтому решили на время остановиться у дедушки с бабушкой. Адам в развитии ничем не уступал другим детям, разве что издаваемые им звуки скорее напоминали птичьи позывки, а не первые слова. Окружающие быстро привыкли, особенно после мудрой ремарки деда:

— Разве наша родная речь не то же, что птичья песня, восхваляющая творчество Создателя?

К деду Адам привязался больше всего: тот часами мог с ним односторонне разговаривать на серьёзные теологические темы, вслух размышлять о вопросе человеческой эволюции, разбирать лингвистические парадоксы, в лицах пересказывать пьесы классиков. Достойно ответить пожилому человеку были не в состоянии даже многие взрослые, чего уж ждать от крошечного карапуза, но он будто бы и не расстраивался. Рождение внука обернулось для пенсионера новой весной в жизни. Одна беда — тот под старость стал совсем слеп, несколько глуховат, резко проваливался в ленивую дрёму посреди монолога, поэтому полностью доверять ему резвого и по природе своей любопытного мальчика оказалось опасно. Как-то мама обнаружила Адама повиснувшим на третьей книжной полке: сын улизнул от прикорнувшего дедушки. Приди она минутой позже, и он бы упал.

Так появилось в доме новое правило: Адама запирали в птичьей клетке, если надо было на минутку отлучиться. Деду никакого доверия не осталось. Когда мальчик подрос и чуть остепенился, необходимость исчезла. Разве что порой использовалась для походов к врачу: ребёнок терпеть не мог больницы, поэтому, сидя на жёрдочке, вопил, возмущался — люди на улицах шарахались от крика.

Любовь Адама к книгам стала очевидной ещё с того случая с полками. Очарованный пёстрыми картинками, загадочными штрихами, маминым низким звучным голосом, он с замиранием сердца слушал каждую ночь сказки перед сном.

— Есё! Есё! — свистел малыш, когда мама заканчивала читать очередную историю.

Улыбаясь, она целовала его в лобик и говорила, что так всех сказок мира не хватит, нужно знать меру, да и стрелки часов уже давно соскользнули с десяти.

Как-то с досады Адам неожиданно расплакался, но мама его сразу утешила:

— Ты можешь сам писать сказки, мой хороший. Тогда конца им не будет.

— Та-а?

— Конечно, птенчик. Я научу тебя писать и читать. Кто знает, может, и ты у нас будешь писателем, как твой дедуля.

Укротить ручку и карандаш стало главной мечтой маленького Адама. Обычно неусидчивого и непоседливого, его всё чаще стали замечать спокойно сидящим на полу посреди вороха измученных каракулями бумаг. Неуклюжим птичьим лапкам сложно было держать письменные принадлежности: они так и норовили выскользнуть, словно хитрая жертва из когтей хищника-простофили. Постепенно недюжинные усилия принесли плоды — линии в тетради нехотя согласились следовать за мыслью.

Погружённый в упражнения и игры, подрастающий Адам не обращал внимания на происходящие перемены в доме бабушки и дедушки. Взрослые, как и прежде, улыбались ребёнку, баловали сладостями, но стоило ему исчезнуть из поля зрения, родственники тут же, оглядываясь, принимались о чём-то таинственно шептаться, ругаться на кухне и взволнованно бегать из комнаты в комнату.

Однажды рано утром, ничего не объясняя, мама подхватила его, полусонного, на руки, запрыгнула на заднее сидение машины, а папа — на переднее, и они поспешно уехали прочь от морского берега. Бабушка с дедушкой долго махали им вслед, пока автомобиль не превратился в крошечную точку на горизонте.

Дальнейшие события показались Адаму до того странными и сумбурными, что он окончательно растерялся: непривычно громкие городские звуки, огромные залы, аппараты-чудовища, толпы людей, полицейские, удушающие запахи, а потом ещё самый настоящий самолёт, в пасть которого они втроём с мамой и папой зашли. При взлёте рёв двигателя напугал мальчишку — тот захныкал от страха. Вытирая его сопли и слёзы носовым платком, мама обеспокоенно смотрела по сторонам, словно боясь, что их выгонят прямо в небе. Папа сердито хмурился.

— Сынок, тише, тише... Тебе скоро шесть, почти совсем мужчина! — отец протянул к нему руку, перегибаясь через маму.

Малыш теперь жалел, что выпросил себе место у окошка: так хотелось прижаться к папе!

На новом месте они обосновались в маленькой квартире на седьмом этаже, где проживали вместе с ними и другие семьи. Лифт в старом здании не работал, приходилось подниматься пешком. Адам сильно это не любил, как и многое другое вокруг. Во дворе ребята смеялись над его птичьими лапками, особой напевной манере говорить, поэтому он, замкнувшись, больше предпочитал сидеть дома и продолжать свои тренировки. Мальчик с нетерпением ждал уроков в школе: он научился аккуратно выводить собственное имя и фамилию, ему не терпелось поскорее похвастаться своей изысканной каллиграфией перед одноклассниками и учителями. Тогда зауважают!

В конце лета мама отвела его на собеседование в ближайшую школу. Если раньше она улыбалась широко, словно светясь при этом изнутри, то с переездом её улыбки стали нервными и куцыми. Стресс матери передался и сыну: когда его подвели к учительнице Марине Васильевне в забитом детьми классе, запаниковавший Адам потерял дар речи. Он сидел за партой перед допрашивавшей его строгой дамой с орлиным носом и молча смотрел куда-то ей за плечо. Будущие школьники вокруг весело галдели, точно скворцы. Наконец, раздражённая и уставшая, женщина предложила ему листок бумаги с ручкой — мальчик пришёл в себя.

Птичьей лапкой он изящно вывел имя и фамилию, как делал сотни раз до этого.

Качая головой, Марина Васильевна даже не стала брать протянутый ей клетчатый лист:

— Как курица лапой. Тебе не в эту школу, мальчик.

Идя по улице, Адам Али Деган громко плакал, а мама, гладя его по голове, утешающе без остановки шептала:

— Отличная арабица, мой хороший, отличная арабица...