Рыжий прищурился для вида и прислонил лобешник к балке.

— Раз, два, три, четыре, пять...

Маря сорвалась с места.

Мимо промчался забор, косой домик, ещё забор, осинки, лавочка, луг. Потом ещё что-то — не заметила, смазалось. Ноги налились кровью и силой — скорость росла, Маря бежала.

В ушах отстукивали пульс и цифры, которые говорил рыжий. В конце как хвостик: «Кто не спрятался — я не виноват!», но Маря уже не слышала, ей казалось, что он всё считает, считает, пока она бежит, бежит, осинки, забор, лавочка, чей-то брошенный велик...

Потом она споткнулась.

Бух!

Кувырком в овраг.

Две ссохшиеся травинки чуть не царапнули глаз.

Прибежала.

Всё тело взорвалось болью, в локтях и коленке — она не видела, чувствовала — кровь засочилась, кровь и грязь. И шорты испачкала, мама даст жару. Плохо, но хоть не лобешником.

Она перевернулась на спину.

Вверху — синее небо в окантовке длинной жёлтой травы. Если тут по дороге пройдут — не заметят, а со стороны оврага — никто и не пойдёт. Хорошее место. Вроде бы.

Маря почесала ухо: ветер собрал по деревне обрывки фраз и принёс ей слушать. Неблизко и недалеко. Не разобрать толком. Но вдруг сюда придут?

Вот смеётся кто-то. Но девчонка, не рыжий. Рыжий вообще не смеётся. Значит, не он. Или он? Кричит что-то.

Может, надо было в другую сторону бежать? Если к околице свернуть, там колодец старый. Матвей говорит, что он очень глубокий, и днём из него можно звёзды увидеть. Вроде правда, зачем ему врать? Но Маря бы туда не прыгнула. Страшно.

И почему там, интересно, звёзды видны? Потому что темно? Но в бане тоже темно, а звёзд нет, только из щелей свет льёт, мама говорит, замазать надо.

От истошной синевы неба у Мари защипало глаза, но она всё смотрела, гадала: из какого облака выглянет месяц. Оттуда или оттуда?

А месяц и днём видно, хоть Маря и не в колодце. Почему так — Матвей не сказал. Зато говорил, что когда месяц — луна, на нём сидит девушка с коромыслом. Её зовут Зухра, и на земле её обижали.

А вот и месяц выглянул, тоненький завиток, на букву Р похож. Р — значит растущий. Зухры на нём нет. Стричься можно.

По небу поползли червячки и прозрачные пятна. Маря устала смотреть. Как могла аккуратно потёрла ресницы — чистым местом между ладонью и косточкой.

Прислушалась.

Ветер всё нёс и нёс: кузнечиковое пение, свист травы, что-то соловьиное. А в деревне не смеются, не кричат: ушли, наверное. Без неё, что ли? Колодец пошли проверять, точно. Она же туда хотела, хорошо, что не пошла.

По воздуху проплыло звучное: ку-ку, ку-ку. Маря приподнялась на локтях.

— Кукушка-кукушка, скажи, когда меня найдут?

И стала считать, приговаривая к каждому крику: раз... два... три... четыре... пять...

Как она знает, эта кукушка? Матвей говорил, она волшебная, долго живёт и сквозь миры летает, ей там всё рассказывают. Маря насчитала пятнадцать.

— Долго... а жить мне сколько?

— Ку-ку. Ку-ку. Ку.

— Пять лет, значит.

И снова опустилась на спину. Трава обняла за плечи, ветер приютился на щеках.

А вот как так получается, подумала она, что звёзды видны в колодцах, на луне могут жить девушки, а кукушка рассказывает, когда умирать? Ещё есть божьи коровки, они приносят хлеб, если их попросить, а ласточки дождь предсказывают. Как это всё так случилось? Кто это всё придумал?

Маря не понимала. Спрашивала иногда Матвея, но тот отмахивался: ну вот так оно есть.

А как это — вот? и что значит — есть?

Небо темнело, пока Маря думала. С запада покрылось рыжим пористым облаком, а с востока обрызгалось звёздами, которые выбрались из колодца.

Ей показалось, что есть что-то такое в мире, что она никак не может разглядеть. Она снова потёрла ресницы, потом ещё, потом из глаз брызнули слёзы и смешались с пылью оврага.

А когда месяц — не луна, а месяц, куда девается Зухра? А кукушка специально своих детей бросает, чтобы в другой мир улететь?

А если её никто не нашёл, значит, она прятки выиграла?

— Матвей, — тоненько позвала Маря. Поднялась, отряхнула с себя траву и ветер, но оделась в мурашки. — Матвей!

Овраг пошуршал ей тишиной. Где-то вдалеке зажглось зарево деревенских огней.

— Мама! Мама!

В ответ промолчали.

Маря шмыгнула, для верности зажмурилась. Сосчитала:

— Раз, два, три, четыре, пять...

Пять лет, пусть будет столько. Через пять она вырастет, поумнеет — ещё далеко до кукушки, но для понимания хватит. Хватит, чтобы проиграть в прятки.

И побежала домой.