«Ники́тос, ну пожалуйста, постарайся хоть немного помолчать. У папы голова болит», — уже минут пятнадцать бугай лет тридцати пытался утешить своего годовалого сына. Сидя на скамейке в парке, он качал дитя в своих мощных густо татуированных руках. На правом трицепсе молодого отца красовался огнедышащий Горыныч, чуть ниже — пышногрудая мадам, гордо вышагивающая из морской пены, на левом предплечье хмурилась горгона Медуза и склабилась пара-тройка черепов.

Впрочем, все головы, включая отцовскую (на лице — мольба и растерянность), вполне могли болеть разом, ибо Ники́тос орал истошно и властно, с короткими перерывами на вдохи и всхлипывания.

Пухлое тельце купидона изрыгало вой великана, и ничего не помогало смирить эту бурю. Машинки брезгливо отталкивались белыми ручонками. Шоколадка тоже не годилась. И вот — последнее средство! — осторожно-нежные укачивания тоже были отвергнуты.

Крик виртуозно следовал траектории крещендо, эффектно держался на самой пронзительной ноте, которая уже успела стать сенсацией в радиусе как минимум двухсот метров. Бабули срывались с насиженных скамеек, подходили ближе, разглядывали бугая с его дитём и многозначительно шептались. Мамочки, повышая голос, рекомендовали отправиться к площадке и попробовать «поиграть со сверстниками». И даже синяки — завсегдатаи крытой беседки — сменили свой обычный репертуар тостов на сочувственный: «Держись, мужик!»

Бугай, казалось, едва не плакал: красный от напряжения, неловкости и головной боли, он качал, качал, качал на руках зычно орущего сына.

И вдруг — молчание. Будто кто-то выключил звук ребёнка. Разом. Совсем. Вдали — на обочине парка — заработала газонокосилка. Ники́тос вскарабкался на плечи отца и стал оглядываться по сторонам, выискивая источник звука — ещё более мощного, чем тот, на который был способен он сам.

Настойчивый хриплый рык приближался — высокая трава и цветы падали ниц; свежо запахло их соком; спасаясь от лезвия, запрыгали кузнечики. Часто моргая и всё ещё не веря в случившееся, бугай расхохотался и осторожно сгрёб сына с плеч: «Ники́тос, ну ты и… ну ты и… счастье».