
Красный, морской
София Воронова— Юрий, здравствуйте!
Мы заприметили узкий, угольный пляж ещё когда сидели у водопада Салют, соединяющего голубое небо и серую речушку, — радостный, горделиво-белый, он шумел чуть громче моря.
Тот, кого назвали Юрием, насторожился. Оранжевый рыбацкий костюм был ему к лицу, но среди высоких лопухов смотрелся странно. Как, впрочем, и маленький, единственный в округе дом на побережье — его дом. Деревянный, чуть покосившийся, но крепкий. Дом, от которого вела дорога к морю.
Юрий посмотрел на нас с недоверием, как-то странно — ещё бы, пятеро незнакомцев тащились от машины с маленьким мангалом, палаткой, тремя большими рюкзаками к нему на участок. Не хватало только собаки, но собаки у нас не было, а кота мы оставили дома.
Отец моей подруги — до неприличия худой, высокий человек, вёл наш отряд на пляж смело, ловко, и обезоруживающе улыбнулся Юрию:
— Юрий, как я рад вас видеть! Спустя семь лет, живы, здоровы, всё у вас в порядке. За эти семь лет я многих знакомых растерял, а вы всё здесь. Юрий ведь, так?
Юрий отряхнул руки, упёр их в бока и недовольно поправил:
— Сергей. Чего хотите?
— Вы в прошлый раз ругали нас, Сергей. Мы тут семь лет назад на пляж пробирались.
— Так уговор был, что вы больше не придёте.
— Сергей, вы знаете, мы с ребятами приехали на Салют — посмотреть на воду, посидеть, подумать о своём. Я ребят вывез вместе время провести, пообщаться, — мы, ребята, все засмущались и настороженно ждали, что будет дальше. Из дома вышла невысокая девушка — круглые очки, русые волосы по плечи, красивые руки. — Да и у вас, вижу, тоже дочь есть. Как зовут вас?
— Софья, — ответила она быстро и бойко.
Софья казалась чуть более открытой — она улыбнулась нам, посмотрела поверх очков — в линзах её отражалась бесконечная, мягкая зелень сопок.
— Сергей, Софья, можно мы пройдём через ваш участок? Обещаем, будет порядок, всё за собой приберём.
Сергей махнул рукой: мол, делайте что хотите, только не мешайте. Софья немного проводила нас — сказала, что учится на скрипачку.
Я смотрела на её нежные руки и думала, как странно быть скрипачкой в забытом Богом месте — здесь, кажется, из людского только грунтовая дорога и деревянный дом, а всё остальное — и небо, и вода, и сопки — принадлежат не человеку. А из музыки звучит только ветер и прибой, зимой — скрип льда и вьюга — белая и беспощадная.
Море сливается с небом — от серо-синего к нежно-голубому. Море стальное, а небо жестоко-серое — холодно, и только маленький костерок едва согревает руки. Пахнет всей таблицей Менделеева — и серой, и йодом, и солью. Одним словом — диким, богатым, свободным морем. Морем, что плавно переходит в океан — гордый и тихий.
Когда мы возвращаемся назад, Сергей и Софья сидят вместе, бок о бок, по-семейному, по-доброму рядом, и чистят красный, морской шиповник — быстро, ловко, профессионально. Он маленькими угольками рассыпается искрами-семечками в их руках. Мы снова останавливаемся рядом с ними.
— Вы знаете, Сергей, я много где был и работал, — говорит отец моей подруги, — но сейчас понимаю, что настоящее счастье — это сидеть с дочей, чистить шиповник у моря, и ничего больше не нужно.
Сергей нам не отвечает, да и вообще, очевидно, что нам не рады, но подсмотренное, чужое счастье ласково колет кончики пальцев.
* * *
Шиповник царапает, как домашняя кошка — любя, аккуратно, но нагло, — колет слегка, но без сожаления. Я продираюсь дальше, за самым красным, но он обманчиво поворачивается ко мне зелёным боком. Жаль.
Мы будем долго чистить его, молочные семечки будут сыпаться золотом — а потом разольём, крепко закрутим лето в янтарном, почти что медовом шиповниковом варенье. Жестокие зимы всё ещё будут, но и они — не вечны.