Ладно, хватит, на этот раз пройду мимо.

Нам в разные стороны.

У меня тяжёлые сумки и мысли. Неотложные дела. И вообще.

Он ведь как-то жил без меня. 

Ходил по улице, через дорогу, по лестнице, открывал двери…

Всё, прошла мимо. Сделала вид, что я его не вижу.

Хотя ему всё равно. Он тоже меня не видит.

Остановилась. Стою, свернув шею. Веду его по улице взглядом. Контролирую процесс. Вот он успешно прошёл мимо лужи, ага. Не споткнулся о бутылку, хорошо. Ну вот сейчас его кто-то подхватит. Народ скопился у светофора. У кого-то из них должна быть совесть. Подожду.

Красный. Жёлтый… Зелёный.

Вот сволочи. Они тоже его не видят.

Более того: они осторожно обходят его. Обтекают, как вода камень.

Он спрашивает пустоту:

— Уже можно идти?

— Да, — беру его под руку.

— Спасибо.

Перешли дорогу. Он снова благодарит, как бы прощаясь, отпуская меня в невидимый мир. Но нет. Я слишком хорошо с собой знакома. Если я его отпущу — буду мучиться. А я не хочу мучиться. Я жалею себя.

Мне легче довести его до метро сейчас, чем всю жизнь мысленно преодолевать этот незамысловатый маршрут. Каждодневно искать его в толпе, не находить и думать: «Что-то случилось, я виновата, надо было довести его тогда. А если он упал?! А если…»

— Не беспокойтесь, я сам, — говорит он.

— Нам по дороге.

— Спасибо.

— Вы Владимир, да?

— Да, откуда вы знаете?

— Мы с вами уже ходили.

Он держит путь с работы домой. Он редактор в издательстве для слепых на Васильевском острове. А я живу близ этого издательства.

Ещё там работают Белла Григорьевна, Анна, Елена, Александр… Они не видят этот мир. Они про него читают.

Кто-то из них рассказал, что шрифт Брайля сначала выбивается машиной на железных листах-пластинах, а потом, если редактор находит опечатку, её можно исправить железным молоточком. Некоторые, исправляя эти опечатки, разбивают себе пальцы в кровь.

И отдельной строчкой идёт по Среднему проспекту Алевтина. Она не из издательства, она работает массажистом. Когда-то у неё было зрение, теперь она живёт по памяти. Ей снятся цветные сны.

— То есть спать иногда интереснее, чем жить? — однажды спросила я.

— Иногда, — улыбнулась Алевтина. — А сирень уже расцвела?

Смотрю по сторонам. Весна не спешит в наш город. Но я, чтоб веселей идти, говорю:

— Да, сирень только что распустилась.

— Красота! — отвечает Алевтина.

Я закрываю глаза и вдыхаю сиреневый цвет.

Иногда моим спутникам становится интересно, кто я, то есть что за человек вцепился им в руку. Отвечаю:

— Художник.

В Петербурге к художникам относятся как к кошкам: их встречают на каждом шагу и говорят им добрые слова. Вот и Алевтина на прощанье говорит мне:

— До встречи, ангел мой.

Вот так. Равноценный обмен: я дарю Алевтине сирень, а она мне — крылья. Шагаю по улице, чуть взлетаю.

* * *

А сегодня я иду с Владимиром. Я снова ангел. Хотя два пакета из «Дикси» и «Перекрёстка» портят этот красивый образ, ну да ладно.

Однажды я написала рассказ про слепых, но файл удалился, пропал, исчез. И теперь я встречаю на улице персонажей из моего потерянного рассказа. И держусь за локоть Владимира, как за свой потерянный сюжет.

Когда мы встретились с ним впервые, я сразу спросила:

— А как правильно говорить: «слепой», «незрячий» или «невидящий»?

— Слепой. Я же слепой, — ответил он.

— А вы всегда были слепым?

— С рождения.

— А когда вы в книге читаете, например, что «платье было синим», как вы представляете синий цвет?

— Как море.

— А как вы представляете море?

— Я никогда не был на настоящем тёплом море, но… по чувству это как наш Финский залив, холодный цвет, — ответил Владимир и решил задать мне встречный вопрос: — А вы помните, как написано солнце на картине Ван Гога «Красные виноградники»?

По тишине в ответ он мог решить, что знания мои сильно ограничены, но на самом деле я онемела от удивления.

— Ну вот. А ещё художник. Придите домой и посмотрите внимательно. У Ван Гога же там особенные мазки, такие всполохи цвета, фактура…

Владимир начал описывать такие подробности, которые можно только увидеть. Но как?! Откуда он знает?! Ведь он слеп с рождения.

В другие наши встречи к Ван Гогу мы не возвращались. Но сегодня, спустя несколько лет, я всё-таки решаюсь и спрашиваю, откуда у него это знание. Он улыбается:

— Да? Я вам это рассказывал? Надо же. Вообще это слова моего преподавателя в институте. История искусств. Мне так нравилось, как он рассказывал. Я как будто всё это увидел.

Когда брат Тео читал письма Ван Гога, ему тоже казалось, что он «всё это увидел»:

«…Ах, Тео, почему тебя не было с нами в воскресенье! Мы видели совершенно красный виноградник. Красный, как красное вино. Издали он казался жёлтым, над ним — зелёное небо, вокруг — фиолетовая после дождя земля, кое-где на ней — жёлтые отблески заката».

Прощаемся с Владимиром.

Я больше не ангел. Просто человек с пакетами.