• Рассказ

    Третий день что-то неясное тяготило и беспокоило. Словно что-то неладное уже случилось, но ещё не узнано. А потом мне приснился дед-помор. Я наконец-то приехала к нему в гости, как давно собиралась, в деревню под Архангельском, в которой не была со смерти бабушки. Встреча наша полнилась радостью, но и печалью. Дед обнял меня, щекоча бородой, и я почувствовала привычный солёный запах моря и табака.

    Мы были на его карбасе — большой парусно-гребной лодке. Палуба покачивалась под ногами. Долго плыли сквозь туман. У руля сидел хмурый немногословный старик. В вязаной рубахе, портах и бахилах с длинными голенищами он выглядел выходцем из далёкого прошлого.

    — Товарищ мой, вож корабельный, — представил его дед. — По-вашему лоцман.

    Я поздоровалась.

    — И ты путём-дорогой здрава будь, — ответил он.

    Туманная дымка на море становилась гуще. Мелкие капли мороси оседали на одежде. Убаюкивающе плескалась вода. Где-то в вышине кричали гуси.

    — Не в Гусину ли Землю подалися? — вымолвил дед.

    — Не иначе, — кивнул вож.

    — Я знаю, — оживилась я. — На карте видела. Это полуостров где-то тут у вас, в Архангельской области!

    Дед фыркнул.

    — Много ты понимаешь, дитя! Та Гусиная Земля — это одна, тутошняя. А эта совсем другая — тамошняя.

    — Что за тамошняя земля?

    — А вот что! — дед помолчал и продолжил, как песню запел. — Поморам Студёно море испокон веку кормилец и поилец, начало и конец. Неогляден простор морской. И есть дальний северный край, что зовётся Гусиной Землёй — туда уходят души хоробрых и добрых людей. И туда прилетают гуси, чтобы говорить с ушедшими. И доставлять о них весточки живым.

    — То есть это поморский рай такой? А гуси — ангельская почта?

    — Дурёха ты! — беззлобно сказал дед.

    — Как думаешь, баба Нина там сейчас? — неожиданно для себя спросила я и тут же пожалела о сказанном.

    — Там, — уверенно и спокойно ответил дед. — Где ещё ей быть, родимой?

    Мы всё плыли и плыли. Сложно было представить, как старики ориентировались в таком тумане. Будто услышав мои мысли, дед проговорил:

    — Хмаря такая, точно Варлаам жену везёт.

    — Что?

    — Присловье такое, дитя, когда густой туман сходит.

    — И куда Варлаам везёт жену?

    — Попочую тебя былиной-стариной. То наш — и, сталбыть, и твой — поморский святой, покровитель мореходов. Вот послушай-ко что раньше люди говорили... Отец Варлаам родился в Керети, на Лопском берегу, был настоятелем в Коле. Жил там в мире и любви со своей хозяюшкой, был добрым пастырем прихожанам. Как-то изгнал беса с Абрам-мыса. Да бес тот, уходя, проклял его. И пришла беда. Сказывают, будто хозяйка Варлаама бесноваться стала, он пытался беса-то изгнать, да и убил её нечаянно. — Дед помолчал. — И так сокрушён был Варлаам своим деянием, что сам себя наказал непомерно: плавать по морю с гробом убиенной, доколе тело её не истлеет, моля Бога об отпущении греха. — Дед раскуривал трубку. — Быстро срядился Варлаам и отворил паруса. Путь его лежал от Керети до Колы и обратно. Так сокрушалось сердце его, что путь этот был всегда против обуревания, через непогоду. Посему присловье есть: «Пошёл, как Варлаам против ветра». Много лет он скитался, покуда не искупил свой грех и не вымолил у Бога прощения. А кой-кто сказывает: и доныне карбас его плавает. И будто подвластны ему ветра и туманы, — проговорил дед со значением. — Отсюда давношное поверье: коль сгущается туман, то Варламьева лодья подходит.

    Он продолжил совсем тихо, после долгой паузы:

    — В моём детстве старики баяли: Варлаам пособляет дорогу найти и живым, и тем, кого море взяло. Одним домой, другим на тот свет. — Где-то поблизости снова прокричали гуси. Старик кивнул в ту сторону. — Знамо, в Гусиную Землю. Деды так сказывали.

    — Ты в это веришь? — недоверчиво спросила я.

    — Нешто не верить! — обиделся он. — Наше море-то Студёное уж больно норо́висто да переменчиво. И тут иначе не скажешь: кто в море не плавал, Богу не молился.

    Мы проплыли ещё какое-то время, прежде чем туман стал постепенно рассеиваться. Сквозь его прорехи уже открывалось небо. Вож сказал:

    — Уже близко.

    Дед вдруг заторопился:

    — На-ко, смотри-ко, дитя, что у меня тебе припасено, — и осторожно вынул из-за пазухи свёрток.

    Я развернула его и залюбовалась. Там была деревянная поморская птица. Та, которую подвешивают под потолком на счастье. Длинной шеей и изящно выточенным станом фигурка походила на звонкую да ладную летучую ладью с ажурными крыльями-парусами. Птица-ладья!

    — Для тебя сделал.

    Как я любила этих птиц в детстве! Казалось, подбрось, и взлетят, трепеща крыльями. Но они были слишком хрупкими для моих пальцев. Так что мне позволялось лишь смотреть, как они кружились под потолком от легчайшего ветерка.

    — Спасибо, дед!

    — Здоровья тебе на всех ветрах!

    Он обнял меня, снова уколов щёку бородой.

    — Ты что, прощаешься?

    Дед не ответил. Туман продолжал расходиться. Неясно проявлялся берег.

    — Где это мы? — я огляделась.

    На показавшемся берегу в ожидании стояла женская фигура.

    — Ой, неужто это...?

    — Негоже тебе туда смотреть! — неожиданно прикрикнул вож. По странной логике сна это не вызвало у меня возражений, я отвернулась.

    — Теперь пойду я, — вымолвил дед и, не дожидаясь, пока лодка подплывет ближе, прыгнул за борт. Вож разворачивал карбас прочь от берега...

    Под утро меня разбудили непривычные для города звуки — крики пролетающих диких гусей. Они звучали как прощание. Тревожное ожидание беды растворилось.

    Я лежала, нежась в остатках сна, как в тёплых заботливых руках. Лишь долгую минуту спустя до сознания дошло: у меня никогда не было деда-помора! За окном начинало светлеть. В высоком небе плыли громады облачных птиц-кораблей. Они неслись к северу на всех парусах.