Из цикла «Пьяные сказки»

Дом дремал. С тихим треском — так обозначает своё присутствие время — отслаивалась тёмно-зелёная краска со стен. Мутные стёкла слепо смотрели на сад, на заснеженную рябину, на покосившуюся железную плетёнку забора. Старые оранжевые половицы, как иероглифами, были покрыты затейливыми трещинками в яркой краске. По какой-то нелепой случайности у порога лежал плетёный коврик, чуть поблекший от времени и пыли. Сероватым мягким налётом, словно гусиным пухом, была покрыта и посуда над раковиной — пара тарелок, штуки три кружки; и голубая клеёнка в красных маках на столе. Позабытый на окне чёрный футляр по старой памяти хранил в себе очки с одной пластиковой дужкой. Пол у печки хвалился белым: сыпалась с потолка гашёная известь. Большое, треснутое в верхнем углу зеркало платяного шкафа отражало домотканый ковёр над железной кроватью.

Скрипнули тихо-тихо несмазанные петли входной двери. Старая кошка медленно подняла голову со сложенных лап, насторожила уши. Жёлтые глаза давно затянуло молочной бледной плёнкой, лишаи уже не вычёсывались из полосато-седой шерсти. Кошка села.

— Мяу? — хрипло спросила она, неуверенно спрыгнув на пол.

Дом вздохнул. Никто не пришёл. Кошке показалось. В последнее время ей всё труднее было находить дорогу обратно из снов, и порой она путала события, которые происходили там, но не здесь. Во сне ей чесали за ухом, кто-то её кормил, так зачем просыпаться?

Кошка перешагнула порог, вымазавшись в белой пыли от печки, вскочила на стол — ох ей бы и влетело в былые времена за такое нахальство! — тронула носом холодный футляр.

— Мяу, — вздохнула она.

К ним никто не торопился. Очевидно, они давно уже не были кому-то нужны. Кошка с этим смирилась, только иногда вскидывала лопоухую голову и топорщила редкие усы.

В доме холодно. От досок тянет сыроватой плесенью и тоской. Летом было проще. Солнечные пятна проникали сквозь стекло веранды и перекатывались с боков ржавого самовара на кованый сундук, застеленный тяжёлыми серыми половиками. Кошка не помнила, почему самовар обмотан блестящей мишурой, которая неприятно колет нос, если сунуться поближе. Дом ей не подсказывал, только вздыхал, оседая всё ниже к земле. У него сохранился в памяти тот момент, когда стены веранды обклеивали яркими географическими картами и вешали на них граммофонные пластинки. Кошку волновали только сломанные мышеловки, которые она обходила каждый день. В подвал спускаться она опасалась: там развелись крысы, а кошка была уже так стара, что оставшиеся зубы еле-еле справлялись с мышиными буграми, куда там крысиными. Один раз ей крупно повезло — незнамо откуда взявшийся хорёк свалился прямо у крыльца. Он слабо дёргал лапами, пока кошка перегрызала ему шею.

Целыми днями дом играл в игру. Он осторожно хлопал ставнями, прикрывая окна, и начинал ждать. Вот-вот придёт из магазина дед, забряцают ворота, и застучит по утоптанному двору деревянная палка. Дом взволнованно кряхтел: сыпалась с сеновала солома, тревожа старый буфет, и скрипели балки под крышей. Дед должен был скоро прийти, подладить двери, затопить печь — старые кости часто мёрзнут — и громко включить телевизор. Всем на улице будет слышно, о чём толкуют в сером металлическом ящике.

Дом очень старался, чтобы колючая антенна не скатилась с крыши. Но однажды был такой сильный ветер, что он ничего не смог сделать: антенна рухнула в сад — прутьями-рёбрами прямо на колышки для помидоров.

Под вечер приходила кошка. Неслышно ступая мягкими лапами, шла по дому. Тревожно обнюхивала все углы — не пахнет ли крысой? — и медленно запрыгивала на кровать. Доски были неприятными и жёсткими — совсем не перина, которую кошка помнила как что-то мягкое и удобное. Правда, теперь ей было всё равно на чём спать.

Люди говорят, что у кошек девять жизней. Кошка не знала, как дожить одну.

Порой она взбиралась на крышу, неловко цепляясь когтями за брёвна. Кошка смотрела на звёзды. Иногда звёзды падали, и они вместе с домом загадывали, чтобы время повернуло обратно. Когда рассвет мазал по трубе жёлтым солнечным зайчиком, кошка щурила глаза и шла спать.

Зима пришла неожиданно. Изморосью покрыла окна и цепкими холодными пальцами пролезла под шкуру едким морозом. Кошка не выходила из дома пару дней — так не хотелось вставать.

— Мяу, — простуженно жаловалась она дому, но тот ничем не мог ей помочь.

Потом она всё-таки поднялась, вышла на улицу, съела немного снега и вернулась обратно. Всё чаще скрипела дверь, но кошке было трудно поднять даже голову. Любопытство её скрывалось за плотно опущенными веками, понемногу сходя на нет. Она перестала вставать. Снаружи был белый снег и одиночество. Ничего нового.

Дом дремал. Он чувствовал, как промозглая сырость грызёт его изнутри. Темнело дерево, прогибалась крыша, истлевал на стене ковёр. На кухне окончательно и громко обрушилась печь, рассыпавшись по линолеуму красноватыми кирпичами. Кошка не повела даже ухом.

Дому снились яркие сны. Там трещала голландка, до ночи велись нескончаемые разговоры, гремела на столе посуда. Холода не было. Только тепло.

Ранней весной по дому зазвучали шаги. Кто-то тяжело шёл, хватая ртом воздух и держась за мокрые стены. Привычно пригнулся под дверной балкой и осел на порог, держась за сердце. Выцветшие голубые глаза слезились, но совсем не от ветра. Старик утирал слёзы тыльной стороной ладони и не знал, что сказать — так щемило в груди.

Кошка не могла услышать нежданного гостя. Она уже месяц, окоченелая, лежала на жёстких кроватных досках, положив голову на лапы. Дому её не хватало, но он и сам всё чаще забывал, почему. На старика он смотрел равнодушно и строго потрескавшимися окнами без ставен. Дом уже никого не ждал.

12.05.13