Маленький Колька бегал босыми ножками по земле. Папа скосил траву, и мягкое сено шутливо щекотало мальчишке пятки. Он кружился, подпрыгивал в воздухе и смеялся:

— Мама! Мама! Смотри!

А мама отвечала:

— Да, сынок, да! — и не могла насмотреться. На щеках её блестели слёзы.

* * *

В магазинах продавались специальные защитные комбинезоны, чтобы дети могли бегать по лужам, не вымочив ножки. Ключевое слово — бегать. Колька бегать не умел. Мама покупала их ему, чтобы он мог ползать по земле.

Каждый раз, когда она шла рядом с сыном, «бегущим» на четвереньках, ей хотелось как можно сильнее пригнуться к нему. Она испытывала жуткую неловкость от того, что так легко ступает сама, своими ногами. А сын — нет. И тяжесть осознания этого неподъёмно давила ей на плечи.

Однако жажда жить счастливо, несмотря на обстоятельства, сидела колом в груди и выпрямляла измождённую спину. Так и жила она в постоянном напряжении. В непрекращающейся борьбе счастья и отчаяния. В какой-то точке невесомости. И, наверное, только Бог не давал ей упасть, крепко держа за руку.

* * *

А Кольке было почти пять. Кольке — и никак иначе. Ни Николай, ни Коленька, ни Колюня — не подходили ему. Потому что Колька был такой хулиганисто-жизнерадостный человек, что такого больше не найти на всём свете.

Смешинки и слезинки у Кольки сидели совсем рядом, даже вперемешку. С какой лёгкостью он отдавался смеху, с такой же силой неистово ревел. А иногда делал это одновременно. Неврологи говорили, Колька — эмоционально неустойчивый. Мама говорила — живой. И плакала-смеялась вместе с ним.

* * *

Тревожные мысли налетали гулким вороньём по ночам. Садились на голову, плечи, давили на сердце и грудь. И каркали, каркали, каркали: «Скоро уже пять, а он ещё не говорит! Скоро пять, а он не ходит! Кар-кар! Не ходит, не ходит! Кар!» Мысли-вороны бились друг с другом, клевали в макушку и сковывали всё тело в страх.

И только одно спасало: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй Кольку!» — шептала мама. И проваливалась в тяжёлый сон.

А утром... Утром прилетали звонкие малиновки. Прыгали себе, щебетали. Вытаскивали ухнувшее в ночи сердце. Колька просыпался, улыбался и нежно-нежно просил у мамы объятий.

— Доброе утро, сынулька! — говорила мама и брала его на руки. А он смеялся и крепко обнимал её за шею, придумывая новую шалость.

«Счастлив! Мой сын счастлив!» — осторожно садилась на мамины плечи малиновка. И вихрь домашних забот и радостей уносил их на целый день. На целый новый день.

* * *

А однажды ночью вороны не прилетели.

Мама ворочалась с боку на бок и не могла уловить, что не так. Невесомая пустота долго не давала уснуть.

Под утро, когда липкий сон стал смыкать веки, она услышала жужжание триммера — муж косил траву.

«Всё хорошо, милая, — вдруг пронеслось в её голове. — Всё хорошо. Жизнь идёт. Идёт своим чередом. И именно так, как и должна».

* * *

На следующий день Колька побежал. Скошенная папой трава шутливо щекотала ему пятки. А мама смотрела... смотрела и плакала-смеялась.

Жизнь шла своим чередом.