Я совсем не знаю корейского. Я лежу в банной ступе и слушаю, как невидимые женщины говорят на мерцающем языке. О чём они говорят?

Моё понимание мира распалось: сегодня днём, переходя от офисных зданий к магазинчикам, я не смогла прочесть ни одной вывески. Символы прыгали и двоились — кружки, палочки, галочки, звёздочки. А утром в аэропорту по прилёте я не нашла выход, два раза спустилась и поднялась на тот же этаж. Чемодан цеплял низкие ступени эскалатора и не мог устоять. На лестничной клетке у него отвалилось колесо.

В проходе самолёта дети заглядывали мне в лицо, смотрели в упор. Я тоже смотрела. Их плоские лица с глазами-запятыми гнулись как рожицы, которые я рисовала на полях блокнота во время рабочих встреч. Бе-бе-бе.

На паспортном контроле служительница полистала алый, похожий на сердце паспорт, послюнявила пальцы:

—What is the purpose of your arrival?

— Tourism. Sakura, — я заволновалась и добавила с улыбкой: — Just having fun.

Её идеально отсутствующее лицо сморщилось — как на сковороде заскворчало масло.

— Do you have a return ticket?

— Yes, I do, — я показала на телефоне скриншот своего билета полугодовой давности, в котором подрисовала даты и страну вылета.

— Welcome to South Korea.

В начале года я перешла на удалёнку и отправилась в путешествие по Азии: Индонезия, Шри-Ланка, Непал, теперь Южная Корея. Мне подходила любая страна, которая не требовала визы.

Когда мама спрашивала в коротких звонках, зачем я еду в новую страну, я отвечала: «Просто жить». Виталик и Нанэ иммигрировали в Тбилиси и Кипр, Д. бросил меня, вернулся к бывшей жене. Москва опустела и перестала меня интересовать.

И вот я «просто живу» — лежу в сауне и слушаю голоса, которые не касаются моего сознания. Я пришла сюда, чтобы отмыться от дороги: моё тело оставляло тёмные пятна на вороте футболок и катышки грязи под ногтями, когда я его расчёсывала. В содранном эпителии — пот похода по Гималаям, соль Индийского океана.

Тётушки-банщицы в масках приговаривали: «Don’t move, lie down» и соскребали мою кожу пемзами-губками. Они сдирали с меня прошлую жизнь. Я думала о том, как выглядят лица банщиц. Мир вокруг был закрыт не только на уровне языка: ещё и лица были скрыты по привычке с ковидных времён — на всякий случай. Но даже без масок я не могла бы однозначно интерпретировать выражение лиц.

На кассе комбини  продавщица выпучивала глаза и, казалось, прямо ими слушала каждое слово гугл-переводчика, а в туристическом центре огромные глаза служительницы были скрыты пельменями век. В обоих заведениях у меня не прошла оплата, и пришлось оставить покупки, транспортную карту и идти пешком. В стране великого «Самсунга» не работал Apple Pay.

Я всё ещё лежу в ступе. Под моими веками пляшут тени горячих тел, входящих и покидающих парную. Приоткрытая дверь обдаёт воздухом. Пол ступы застелен ковриками из сена, колет пятки. Я открываю глаза и вижу свод, выложенный кирпичом. Ряды вращаются один против другого, пляшут. Так могло бы выглядеть нутро дракона, чрево матери.

Татарские бани моего детства всегда оказывались квадратными, с плоским потолком — в доме Дау-ани, в деревне, в гостях. Тесное пространство, обитое вагонкой, наполнялось паром и обжигало, тёрло спину, драло руки, хотело извести. Я боялась бани и, приезжая грязная с дачи, пряталась на чердаке. Я думала: меня не найдут — помоются без меня. Терпения не хватало, я спускалась есть черешню и играть с котом, тут-то меня и хватали. Баня была связана с насилием и болью, а сейчас я добровольно плачу сорок тысяч вон за то, чтобы чьи-то бабушки отодрали меня с мылом.

Женщины слева перешёптываются и рассыпают мелкий грудной смех, похожий на кашель. Даже если они смеются надо мной, мне всё равно. Невозможность соединения освобождает: я не понимаю, о чём речь.

Нет смысла переживать.

Справа сидит молодая женщина, в позе лотоса разведя бёдра. Её таз обмотан халатом, плечи расправлены, пальцы поигрывают на коленях. Грудь раскрыта и обращена вовне — две буддийские ступы, увенчанные тёмными острыми сосками. Лицо скрыто полотенцем. Я могу разглядывать её сколько угодно — не заметит. Тело становится объектом, если его лишить глаз.

Мне сложно понять, чего хотят лица вокруг. Жар ступы смешивается с ксенофобным стыдом.

Выйдя из ступы, я ныряю в ледяную купель. Четырнадцать, шестнадцать, семнадцать — табло над бассейном показывает температуру. Я чувствую как остывает поверхность тела, охлаждённая вода перестаёт жечь. Я двигаюсь, опускаю голову под воду, хочу ощутить её покалывание.

Под Казанью было Голубое озеро. Оно никогда не замерзало: температура шесть градусов и зимой, и летом, а со дна вились серные пузырьки. Вода растягивалась градиентом — прозрачная на поверхности и голубая на дне. Я уезжала туда на велосипеде от зубрёжки и экзаменов. Если глубоко вдохнуть, можно было одним широким нырком катапультироваться от мостика к берегу. Сердце с напором толкало грудную клетку: «Больше так не шути». Последним летом мы приезжали туда с Д. и катались на сапбордах; скользили, подвешенные в воздухе над пустотой. Его загорелое худощавое тело как ветка растягивалось на песке: он лежал с закрытыми глазами, с запрокинутой головой.

В общей зоне женщины разваливаются на татами и смотрят k-pop шоу. Молодая звезда ищет спутницу жизни. Не нужно знать языка, чтобы понимать — все эстрадные сюжеты одинаковы. Я наблюдаю за женщинами вокруг: кому-то принесли лапшу и яйца, они снимают скорлупу, оставляя крошки на полу; кто-то чистит ногти и мажет руки кремом. Я разглядываю татуировки на их ногах и плечах: пистолет, роза, кинжал.

На улице я ищу аппарат с водой. Переезд в новую страну обнуляет автоматическое знание: мне нужно заново учиться оплачивать транспорт, искать прачечные и кафе с wi-fi, пополнять баланс на мобильном телефоне, запоминать, как будет «здравствуйте» и «спасибо». Множество мелких фактов забивают канал чувствования и осмысления, но выполнение простых рутинных действий вызывает дешёвую радость — ого, я смогла раздобыть воду без газа! Ай да я! Самое желанное угощение — когнитивный junk food.

В каждой новой стране я первым делом пробую воду, и она всегда пахнет по-разному: иногда морем, иногда хлором, иногда кока-колой. Я ищу воду, которая не будет пахнуть ничем. Тогда я смогла бы остаться.

Отправляясь в путешествие, я купила наручные часы — чтобы всегда знать, какое время в Москве, спит ли Д. или едет на работу. А на досмотре я забыла их в лотке, проезжающем сквозь машину-рентген. Ящик проглотил их, слизал чёрным языком конвейерной ленты, взял плату — электронный Харон. Теперь у меня нет точки отсчёта, маячка, по которому я могу вернуться: я просто болтаюсь в новых параллелях, знаковых системах и часовых поясах.

Впечатления нового места отдаляют меня во времени, растят мысленное расстояние от расставания. Я обновляю приложение для изучения языков. 나는 더 이상 당신을 사랑하지 않습니다. Я погребаю память о Д. под горстью новых слов. Запомню ещё десяток непривычных значков — и мне больше не вернуться.

Пока, Д. Не скучай.