Кривые сморщенные пальцы бабушки ловко орудуют иголкой.

— Ба, долго ещё? — подпрыгиваю на месте.

Мне не терпится уже надеть мой костюм!

— Погоди, торопыга. Ещё пара стежков — и примерим, — голос ба скрипит, как дверь в сарае.

Щелчок ножниц, и бабушка втыкает иглу в игольницу.

— Иди-ка сюда. Во-о-от!

Горячими руками ба помогает мне надеть кофту с большим волосатым воротником. Дед отдал старую овчинку, а мама покрасила её в рыжий цвет, и теперь у меня есть настоящая грива! Немного колет, но я не буду жаловаться, и завтра в город тоже возьму с собой, с такой гривой мне ничего не страшно!

Я продеваю руки в мягкие рукава и сам застёгиваю пуговицы. Получается у меня медленнее, чем у мамы, но я стараюсь. Папа говорит, что в любом деле главное — практика. Чем больше я буду тренироваться, тем быстрее чему-то научусь. Интересно, с манной кашей это работает? Я полюблю её, если буду есть больше? Надо проверить.

Натягиваю коричневые штаны, ба пришила к ним сзади хвост с кисточкой. Смотрю в зеркало, верчу попой, чтобы хвост болтался — то что надо!

— Р-р-р-р-р-р! Бабуля, спасибо! Я настоящий лев!

Скачу по комнате, прыгаю на диван, с него на стул — это я так охочусь.

— Аккуратнее, Лёва, расшибёшься!

— Дай мне ещё ушки! Мама сказала, они в шкафу лежат.

Продолжаю забег по комнате, сшибаю коленкой гладильную доску. Грохот, бельё на полу, а в колене, точно рой пчёл, жужжит боль.

— Ай! — Тру колено ладонью, чтобы пчёлы побыстрее улетели. — Прости, ба!

— Говорила же! — вздыхает бабушка. — Ушибся?

Мотаю головой.

— Что за шум? — входит дед, как всегда громкий и широкий. — О, ты уже готов!

— Да-да-да-а-а-а-а! — прыгаю я.

Как можно думать о коленках и о завтрашней поездке, когда тут волшебство на носу!

— Натягивай полушубок, валенки и пойдём уже.

Дед застёгивает мне шубу. Её ещё мама носила. В детстве, конечно. Мне в куртке удобнее, но ба с дедом говорят, что деревенские морозы не для курточек на рыбьем меху. Я всегда хихикаю, потому что ни разу не видел рыбу с мехом. Наверное, такие тоже только в деревнях водятся.

— Так, уши снять, шапку надеть. Я тебе их в Доме культуры выдам. — Дед хмурится, и его длинные кудрявые брови сходятся на переносице. В такие моменты он выглядит, как леший из книжки. Но я-то знаю, что он весёлый и добрый, а ещё с ним никогда не бывает страшно. Мама говорит, что морщины у бабушки с дедушкой от непростой жизни.

— Р-р-р-р! — я пытаюсь согнуть когти в толстых варежках.

— Гриша, следи за ним, — охает бабушка.

Дед натягивает свой тулуп:

— Не учи учёного, старушка. У ребёнка может последний утренник, а ты всё квохчешь.

— Вот именно, — бабушкин голос почему-то дрожит. — Завтра на операцию ехать, вдруг простудится или сломает себе что?

— Всё у нас будет хо-ро-шо! — растягивает дед, и мы выходим в сени.

Снег под валенками хрумкает. Почему-то тут, у ба с дедом, он всегда пушистый, а сугробы точно огромные коты, свернувшиеся клубками и спрятавшие носы в лапах.

Утренник в деревенском Доме культуры — это вам не то же самое, что в городе. Тут всё по-другому. Ёлка живая, пол под ногами скрипит и чуть прогибается местами, пахнет хвоей, старыми ёлочными игрушками и сырым деревом. Запах волшебства. А ещё песни старые и смешные. И Дед Мороз настоящий! Он прямо из лесу с чёрной лестницы заходит! Я набегался так, что под конец уже и не знал, гирлянды сверкают в зале или это у меня в голове лампочки от радости подмигивают.

Мы с дедом, раскрасневшиеся, выходим из Дома культуры со сладким подарком:

— Я не знал, что ты тоже будешь в костюме!

Дед надел блестящий плащ со звёздами, высокую шляпу с острым концом и размахивал волшебной палочкой в такт музыке. Я не уверен, но кажется, всё волшебство на утреннике происходило из-за него.

Дед опускается на корточки передо мной.

— Лев, я хочу тебе кое-что сказать, — голос у него тихий, но я слышу его так чётко, будто он звучит у меня в голове. — Только это большая тайна — никому не говори, даже бабушке... Особенно ей!

Киваю и боюсь пошевелиться: вдруг решит, что я проболтаюсь, и не расскажет.

— Я на самом деле волшебник, — дед смотрит мне в глаза, и между нами медленно опускаются снежинки. — Этот костюм достался мне от моего деда, а ему от его деда. И когда ты вырастешь, то тоже станешь волшебником, будешь его носить и научишься колдовать!

— Деда, ты же знаешь, что я могу и не вырасти...

Со мной об этом почему-то никогда не говорили, хотя я уже достаточно большой: мне через пару месяцев семь исполнится. Просто я знаю, что это так. Уже давно подслушал, о чём мама с папой говорили, когда думали, что я сплю. И всё понял. После таких разговоров мама обычно заходила в мою комнату, шмыгая носом, ложилась рядом и обнимала меня крепко-крепко, будто боялась, что я прямо сейчас убегу или растаю.

Дед очень серьёзно глядит на меня, встаёт, опирается на левую ногу — правая у него болит, приосанивается, взмахивает волшебной палочкой и громко произносит:

— Призываю все силы земные и небесные исцелить этого мальчика!

И тут раз — огни на новогодней ёлке около Дома культуры зажглись, хотя до темноты ещё час и только начинает смеркаться. Дед улыбается в усы, прячет волшебную палочку куда-то под плащ. Его ладонь тёплая, даже горячая. Мы обходим ёлку по кругу и съедаем по вафельной с шоколадом конфете из сладкого подарка.

— Только бабушке не говори, что конфету до ужина ел, — подмигивает дед, и мы идём домой.

Он прихрамывает, но мне с ним спокойно. Деда, будто огромный корабль, рассекает падающий с неба пух, а я семеню рядом вдоль нарядной улицы мимо соседских домов, окна которых освещают дорогу в сумерках уютным жёлтым светом.

На следующий день я снова надеваю гриву и хвостатые штаны, и мы с родителями уезжаем в город на операцию.

* * *

Медицина с тех пор очень выросла. Но всякий раз, прежде чем делать малышу операцию, я надеваю тот старый блестящий дедов плащ со звёздами, выцветший колпак и беру палочку, которой он когда-то размахивал около Дома культуры. Прихожу в палату и колдую над моим маленьким пациентом.

Я не могу спасти всех детей. Всё-таки я врач, а не волшебник. Но те, кто поправляются, живут с верой в чудо.