Вязкой беспросветной мглой полярная ночь окутывала дрейфующую станцию «Северный полюс-28/4». Льдина, ставшая их домом на долгие месяцы, несла полярников сквозь тьму Карского моря. Начальник четвёртой смены Павел Воронов ценил установленный порядок и чёткое следование инструкциям, считая их единственными якорями в этом ледяном хаосе. Их миссия — грандиозный сейсмический профиль в тысячу километров — требовала железной дисциплины. Но в то утро, в середине второго месяца дрейфа, в феврале 1989-го, железо дало трещину.

Всё началось в кают-компании, служившей одновременно и столовой. Воронов сделал глоток горячего чая и взглянул на свои наручные часы «Командирские» — 7:15. Настенные часы показывали 7:09. Он списал это на вибрацию от дизель-генератора. Но потом заметил, как лениво, словно в патоке, поднимается пар от его чашки. Как неестественно долго висит в воздухе смех механика Петрова.

— Анна, посмотри на часы, — тихо сказал он геофизику Лебедевой, сидевшей напротив. — Мои спешат или настенные отстают?

Анна сверила свой хронометр.

— Твои правы, Павел. А эти... отстают уже на семь минут.

К обеду разница составляла полчаса. Люди в столовой двигались плавно, их разговоры тянулись. Пища казалась вкуснее, насыщеннее — было время распробовать каждый оттенок. Но чувство было жуткое, словно они попали в замедленную съёмку.

Полная противоположность творилась в лаборатории. Анна вбежала в каюту Воронова, её лицо было бледным. — Павел, там... там кошмар! Я поставила на анализ керн льда. Цикл — три часа. Вернулась через десять минут, а приборы показывают, что анализ завершён, и уже три новых цикла прошли! Мой фикус на подоконнике... он вырос и зацвёл!

Воронов бросился в лабораторию.

— Не входи! — закричала Анна начальнику, прежде чем тот взялся за ручку оцинкованной двери лаборатории. Воронов отпрянул, затем осторожно заглянул в бронированный иллюминатор. Воздух в помещении был словно наэлектризован, он сверкал и тревожно вспыхивал. А время там неслось галопом. Часы на стене крутили стрелками так быстро, что они сливались в сплошной диск. Оставленный на столе бутерброд покрылся плесенью, которая в свою очередь успела иссохнуть, вытянув даже из воздуха все питательные вещества. В лаборатории всё старело с пугающей скоростью. Окрик Анны однозначно спас ему жизнь.

Паника нарастала. Люди боялись ходить в столовую, опасаясь «застрять» во времени. В лабораторию вход был запрещён. Распорядок дня, основа выживания в Арктике, рухнул. Но худшее было впереди.

Радист Семён Рыков, молодой парень на своей первой зимовке, должен был отправить плановую радиограмму на Большую землю. Он зашёл в радиорубку в 14:00 по точному хронометру Воронова. В 14:05 он не вышел. В 14:10 тоже. Воронов подошёл к тяжёлой, обитой сталью двери.

— Семён! Ответь!

Ответила тишина. Воронов дёрнул ручку. Дверь не поддалась, будто вмёрзла в косяк. Но не от холода — она казалась недвижимой, словно сам концепт движения для неё перестал существовать.

— Время там... остановилось, — прошептала Анна, прижав ухо к холодной стали. — Ни звука. Ни вибрации. Словно он попал в янтарную каплю времени. Он в ловушке.

Станция погрузилась в ужас. Они были одиноки на дрейфующей льдине, один из них заперт в вечности, а сама реальность вокруг расслаивалась.

— Это началось вчера, — твёрдо сказала Анна, перебирая в уме события. — Что мы делали вчера? Мы привезли новый керн. Из аномальной зоны, с ледника Купольного близ острова Октябрьской революции. Помнишь, Павел, там магнитометры с ума сходили?

— Керн сейчас где? — спросил Воронов, и холод пробежал по его спине.

— В лаборатории... Образец номер семь.

Потихоньку приходило понимание. Причина была там, в эпицентре ускоренного времени. Но как её достать? Войти туда — самоубийство. Человек состарится и умрёт за считанные минуты.

— Минерал, — осенило Анну. — В образце был странный кристаллический минерал. Тёмно-фиолетовый, он словно пульсировал слабым светом. Я ещё не успела его изучить. Похоже, он излучает какое-то поле, искажающее темпоральный поток. В лаборатории, рядом с мощным оборудованием, поле ускоряет время. В столовой, где много металла и тепла, оно почему-то замедляется. А в радиорубке... мощный передатчик, работая в паре с полем минерала, создал стоячую темпоральную волну. Нулевую точку. Стазис.

Объяснение было безумным, но казалось единственно верным.

— Мы должны избавиться от него! — крикнул механик Тляушев.

— Как? — оборвал его Воронов. — Войти в лабораторию — самоубийство. Человек истлеет за минуты.

Его план был отчаянным. У них был небольшой гусеничный вездеход-пробоотборник с дистанционным управлением.

— Мы не можем вынести его наружу, — сказала Анна. — Поле никуда не денется, оно просто будет действовать на всех нас. Его нужно изолировать. В лаборатории есть свинцовый бокс-изолятор в тамбуре. Для работы с радиоактивными изотопами. Он герметичен. Если вездеход сможет переместить контейнер с образцом в этот бокс и запечатать его...

Началась самая напряжённая работа в истории СП-28/4. Механик Тляушев, матерясь, обшивал маленького робота дополнительными листами свинца — не для защиты от радиации, а в надежде, что это хоть немного замедлит его распад во времени. Анна рассчитала точное местоположение образца. Воронов сел за пульт управления.

Дверь в лабораторию сорвали тросом с безопасного расстояния. Робот въехал внутрь. На зернистом экране всё замелькало. Ржавчина змеилась по стеллажам. Пыль веков оседала за секунды.

— Левее, Павел! У центрифуги! — командовала Анна.

Воронов, стиснув зубы, управлял манипулятором. Изображение дёргалось, вездеход, защищённый, но не неуязвимый, начал искрить. Наконец, механическая клешня сомкнулась на контейнере с фиолетовым кристаллом.

— К тамбуру! Давай!

Робот медленно, теряя детали, пополз к свинцовому изолятору. Он толкнул контейнер внутрь бокса. Последним усилием манипулятор ударил по большой красной кнопке «ГЕРМЕТИЗАЦИЯ». Тяжёлая свинцовая дверь бокса с шипением закрылась. В тот же миг вездеход-пробоотборник рассыпался в груду ржавого праха.

Искажения прекратились мгновенно. Спустя секунду в радиорубке раздался глухой стук. Дверь открылась. На пороге стоял Семён, моргая.

— Что-то передатчик барахлит, товарищ начальник. Я на секунду отвлёкся, а он... — Для него прошла лишь секунда. Для них — шесть часов ледяного ада.

Вечером Воронов сидел над журналом станции «Северный полюс-28/4». Он долго думал, прежде чем начать писать официальный отчёт: «20 февраля 1987 года. В результате воздействия аномальных погодных условий зафиксирован краткосрочный сбой в работе электронных систем. Проблема локализована в кратчайшие сроки. Станция функционирует в штатном режиме».

Ложь. Но мир не был готов к правде о кристалле, способном кроить время, запертом в свинцовой клетке на дрейфующей в Арктике льдине. Это была их тайна. Тайна четвёртой смены СП-28. Глядя в вечную ночь за иллюминатором, Воронов впервые почувствовал себя не просто полярником, а хранителем. Хранителем секрета, слишком пугающего, слишком великого для человечества.