Если вдруг по долгу службы или с оказией вы попадёте в город N, то обязательно услышите историю о графском поместье, что стоит на окраине, и о призраке графа — большого почитателя Вольфганга Амадея Моцарта.

Вам расскажут, как лет этак двести назад в ночь, когда луна была полной и яркой, графу посчастливилось встретиться с самим Моцартом, который показал старику ноты второй, пропавшей части «Реквиема».

Старый граф ноты запомнил, а утром забыл и с горя сошёл с ума. А вскоре почил.

С тех пор каждое полнолуние ровно в полночь в стенах графского дома раздаются звуки старого клавесина. Звучит «Реквием».

Поведав сие, рассказчик, как правило, делает паузу, разводит руки в стороны и, вздохнув, добавляет: «Хотите — верьте, хотите — нет».

* * *

Люди, верящие в подобные россказни, всегда вызывали у меня недоумение, а разговоры о призраках, привидениях и иных сущностях я приписывал либо нездоровому уму, либо больному воображению, полагая, что каждому непонятному явлению всегда найдётся здравое научное объяснение.

Однако впервые услышав эту историю, я восхитился рекламному ходу маркетологов, готовых на всё ради привлечения туристов.

* * *

В то время я работал спецкором модного столичного журнала. Был на хорошем счету, ждал повышения.

— Степан, — главред, поднявшись с кресла, обе руки положил на стол, — буду краток. Люди глупы. Призраков нет. Байки про них — сплошное надувательство. Отправляйся в N и разоблачи чуждое нашему обществу мракобесие.

Командировка была кстати. В семье давно не ладилось. Надоели бесконечные упрёки, жалобы, оскорбления. Жена подала на развод. Предстоящий раздел имущества меня тяготил. На душе скребли кошки.

Хотелось исчезнуть, испариться, стать призраком — тем, кого в принципе не было и быть по определению не могло.

Так по заданию редакции я оказался в провинциальном городе N. Остановившись в недорогой привокзальной гостинице и узнав у портье короткую дорогу к графским развалинам, той же ночью, аккурат в полнолуние был на месте.

Поместье с выбитыми стёклами выглядело заброшенным и мрачным, а падавший на высокие сосны лунный свет рисовал на стенах дома причудливые пляшущие тени.

По скрипучей, расшатанной лестнице я поднялся на второй этаж, смахнул с подоконника пыль, сел и стал ждать. Ровно в двенадцать послышалась музыка. Она то нарастала, то становилась тише и, отражаясь от стен, создавала эффект стереозвучания.

Объяснив это спрятанным где-то проигрывателем с мощными динамиками, а также хорошей акустикой здания, я отправился на поиск источника звука.

Странным показалось лишь то, что весь этот балаган был затеян ради одного зрителя. Хотя... Наверняка портье рассказал администрации города о приезде известного столичного репортёра.

Побродив по лабиринтам комнат, я упёрся в кирпичную стену с узким арочным проёмом, прильнул к нему и замер. Уровнем ниже, в небольшом освещённом тусклым светом старинного канделябра зале над клавесином склонился пожилой человек в потрёпанном коричневом бархатном одеянии, под которым виднелся камзол, расшитый золотистым шнуром, и белоснежная рубашка с шейным платком.

Старик исполнял Моцарта.

«Какая шикарная голограмма», — подумал я и несколько раз щёлкнул камерой.

На яркую вспышку фотоаппарата человек обернулся, из-под густых бровей бросил на меня усталый взгляд, кивнул словно давнему знакомому и жестом руки пригласил подойти поближе.

— Аниматор, — здраво рассудил я. — Специально нанятый кем-то артист.

Я просунул руку с камерой в проём стены, боком протиснулся сам, сделал шаг вперёд... пол под ногами закачался, раздался треск. Фотоаппарат, сверкнув яркой вспышкой, выпал из моих рук, а я, провалившись сквозь прогнившие доски пола, больно ударился головой обо что-то твёрдое и... полетел...

Только летел я не вниз, а вверх — по тёмному и длинному, словно протянувшемуся от земли до неба коридору, в конце которого яркими вспышками то приближаясь, то удаляясь мерцал свет.

Внезапно чьи-то руки схватили меня и потянули назад. Оглянувшись, я увидел свою «бывшую». Зловеще улыбаясь, голосом главреда она закричала:

— Стёпа! Вернись! Немедленно! Развод! Алименты! Очерк! Первая полоса!

Я ловко увернулся от её объятий и, обретя свободу, продолжил своё путешествие по тоннелю.

Приземление было мягким. Я опустился на толстый ворсистый ковёр, встал и летящей походкой направился к спешащему мне навстречу графу.

Узкое худощавое лицо графа обрамлял седой парик с завитыми локонами, высокий лоб был испещрён поперечными морщинками, а в глубоких складках, пролегающих от крыльев длинного носа до подбородка, лежали мягкие, возникающие от приглушённого света тени.

На плотно сжатых тонких губах старика играла едва заметная грустная улыбка.

Мы представились друг другу и разговорились.

* * *

Граф оказался большим знатоком истории музыки, обаятельным человеком и просто приятным собеседником. Мы быстро нашли общий язык и подружились.

Вечерами старик музицирует, даёт мне уроки игры на клавесине, я же обучаю его премудростям фотографии.

В доме графа я наконец обрёл покой и умиротворение.

И только объёмные изображения людей, которые каждое полнолуние тревожат нас своим появлением в пустых окнах поместья, напоминают мне о суете прошлой жизни.

— Это призраки приходят послушать великого Моцарта, — говорит тогда граф и садится за клавесин.

Не желая расстраивать старика, я согласно киваю, хотя по-прежнему убеждён, что призраков не существует, а тени в окнах — всего лишь голограмма или рекламный трюк маркетологов.

* * *

Если волею случая вы окажетесь в городе N, вам обязательно расскажут историю про играющего на клавесине графа и про странную вспышку, после которой на стене дома словно негатив фотографии появляется изображение двух мирно беседующих призраков.

И, помолчав, добавят: «Хотите — верьте, хотите — нет».