Мороз ослабил хватку, крупные снежинки всё сыпали и сыпали из погрустневшего неба. Виктор Степанович открыл бутыль и осторожно вылил на ладонь остаток растирки. Изба наполнилась запахом эфирных масел камфоры и эвкалипта, а истерзанная радикулитом поясница после втирания чудодейственного средства отозвалась приятным жжением.

«Надо бы ещё у Катьки лекарства спросить», — подумал Степаныч и, не надеясь на переполненную жизненными перипетиями память, поставил бутылку на видное место. Протопленная печь манила теплом, а стоящая в сенях лопата напоминала о занесённом снегом дворе.

«Пойду, а то потом не разгребёсси...» — вздохнул Степаныч, надел тулуп и вышел во двор. Через полчаса привычной работы к бане и калитке были проделаны две дорожки. Он подумал о томившихся в печке зелёных щах, улыбнулся и собрался было вернуться в дом, да взгляд его упал на пруд. А там...

«Ополоумела баба», — решил он. Да чего уж, она сроду была немного «того». В школе ещё чудила. То подобьёт весь класс на стройку века рвануть. То в кикимору обрядится да пойдёт народ веселить. А индюки? Ну, у всех — куры, гуси. А этой индюки понадобились. Да какие злющие были, заразы! Ладно цыгане спёрли. Она их на постой пустила, а поутру — ни цыган, ни индюков. А то, что не его, первого парня на деревне, а хромого Кольку в мужья выбрала — это уж и вовсе ни в какие ворота... Видишь ли, жаль его стало! И где теперь Колька тот, долго ли на этом свете прожил? А счастье-то бабье она с ним видела? Да и он, Виктор, в одиночестве век доживает. «Дал же Бог соседку», — качает укоризненно головой.

Тем временем Екатерина Матвеевна, привычно орудуя лопатой, метр за метром отвоёвывала у снега толстую корку льда, покрывающую пруд. Раскрасневшись от работы, поправив седую прядь, выбившуюся из-под цветастого платка, довольная пошагала к дому.

У калитки, навалившись на деревянный черенок, стоял Витька — сосед и бывший одноклассник. Въедливо вглядывался своими карими глазищами, приподняв кустистую бровь. Будто недоумевал: «Чего удумала: пруд-то чистить. Своего двора, что ли, не хватает?»

— Здорово, сосед, — улыбнулась она приветливо и хотела было прошмыгнуть в дом, чтобы избежать комментариев. Да не тут-то было. Витька сроду такой, со школы ещё — вечно подколки. Везде своё мнение надо вставить.

— Катька, ты давай и мой двор облагородь, раз силы некуда девать. А ещё лучше в избе приберись: спину, вот, опять прихватило, думал, не разогнусь.

— Да ты что... — всплеснула руками Екатерина. — А растирка-то моя неужто не помогает?

— Не помогала бы, я бы тут не стоял, а валялся вон в сенях, скрючившись. Так чего пруд-то шабаркать удумала?

Соседка, поняв, что объяснений не избежать, прислонила к забору лопату и подошла к несносному Степанычу.

— Разбиралась давеча в шкафах и нашла коньки. Помнишь, Витюш, коньки-то?

Он хмыкнул: чего ж не помнить, сам ведь подарил, когда женихался.

— Дак ты, Катюха, молодость вспомнить, что ли, решила? — подмигнул он.

Та пожала плечами и пошагала в дом. Заведёт ещё старую песню: какая она дура несусветная — свою жизнь поломала и его заодно; сроду у неё всё не как у людей; и вот правильно, что теперь ей одной век доживать; у него хоть сын есть — далеко живёт, редко звонит, ещё реже приезжает, но всё же...

Не спалось нынче Степанычу. Ворочался с боку на бок, кряхтел. Память подбрасывала одно воспоминание за другим. Вот с мальчишками убегают с уроков за первоцветами в лес. Он думает, что рвёт их для Кати, а сам отдаёт букетик Маринке. Ему показалось, конечно, что блеснули в Катиных голубых глазах слёзы. Но ведь после смеялась, радовалась, когда хромой Колька, краснея, свой подвявший веник ей протянул.

А на стройку-то ехать собиралась! Всех подбила, деньги в общий котёл сдавать заставила. Ладно ещё он, Витька, классной руководительнице про готовящийся побег рассказал. Уберёг их от дурного дела. Досталось тогда Катюхе от матери. Дулась на него неделю: так не от большого ума же. Ну и пусть, что затеяла она это всё после того, как он сам сказал ей, что мечтает рвануть из деревни и стать великим строителем. Осваивать новые территории. «Э-хе-хех...» Подушка вдруг стала мокрой от пота, одеяло сбилось. Горячими волнами набегали воспоминания. Кожу лица пекло.

А за Колю вышла, когда увидела, как Витька с Маринкой целуются за сарайкой. Ну молодые, кровь горячая, и было-то разок. А ведь накануне коньки ей подарил с первой получки. И сказал тогда: «Вместе теперь кататься будем». Что не ясно-то? Когда он узнал на следующий день, что Николай и Екатерина подали заявление на регистрацию брака в сельсовет, пожал плечами и сказал: «Ну и дура».

С Маринкой они прожили недолго. Захотелось той городской жизни. А ему куда старых родителей оставить и хозяйство? Да и комбайнёр он. Кем в городе работать будет? И Катька тут мается со своим инвалидом. Колька совсем хворый — ни забор поправить, ни крышу перекрыть.

Так покрутившись с боку на бок, доведя себя упрёками до боли за грудиной, встал с кровати и отдёрнул занавеску. Пруд освещался единственным на всю деревню фонарём. А там...

Катерина осторожно переставляла ноги, обутые в коньки. «Смотри-ка, не дура, стул притащила, опирается на спинку, — довольно отметил он. — Завтра пойду посватаюсь, чего уж осталось-то, хоть поживём напоследок», — решил он и пошагал спать, чтобы быстрее закончилась эта длинная ночь.