Капля алкоголя превращала папу Олеси Трофимовой — Михаила Степановича — в тасманийского дьявола. Или оборотня, на которого влияла не луна, а спиртное.

Вся семья по повороту ключа в дверной скважине могла определить, вернулся мужчина с работы человеком или неведомым чудищем.

Он учинял скандалы, карабкался к соседям по пожарной лестнице, чтобы напугать тех в окно, забывал выключить газ, садился в междугородний автобус вместо привычной маршрутки и даже лез в петлю, чтобы взглянуть на реакцию близких.

В трезвом состоянии Михаил Степанович нравился всем: его уважали родственники, друзья и коллеги. Скромный мужчина в очках с толстым стеклом трудился электромонтёром на Насосном заводе. Утром забирал из холодильника банку куриного супа, целовал на прощание жену и детей, а затем отправлялся пешком на работу, шагая пружинистой походкой вниз по холму.

Вечером, слыша, как открываются двери лифта, его жена — Татьяна Семёновна — выключала радио и с замиранием сердца ждала, преступит порог Михаил Степанович человеком или же грохнется на него мешком, набитым картошкой.

На случай второго варианта у женщины имелся «тревожный чемоданчик»: рюкзак с собственной ночной сорочкой, пижамами детей, их принадлежностями для умывания и школьной канцелярией. Одно невнятное слово из уст супруга, его косой бегающий взгляд, и Татьяна Семёновна тут же хватала чемоданчик и увозила детей ночевать на другой конец города к своей одинокой подруге.

Олесе не нравились такие поездки, особенно когда они случались зимой. Дорога от конечной до конечной станции, казалось, занимала целую вечность. Младший братишка весь путь тоскливо вздыхал, прижимая к себе плюшевого зайца, а мама писала гневные сообщения Михаилу Степановичу.

Утром приходилось вставать засветло и садиться в непрогретый троллейбус, чтобы вовремя добраться до школы. Ребята сонно прислоняли головы к разукрашенным морозами окнам, а их меховые шапки, как и золотистые косички Олеси, прилипали к ледяным стёклам.

Но тяжелее всего девочке давалась ночь. Лёжа в кровати без сна, она слышала, как где-то там, на улице, последний в смене троллейбус направляется в депо и то ли гудит, то ли воет словно раненый кит. И, конечно, в этот момент она всегда думала о папе... О том, в порядке ли он прямо сейчас, отчего же ему никак не удаётся попрощаться с алкоголем и сколько протянет его здоровье, продолжи он пить два-три раза в неделю.

Однажды вечером пятиклассница Олеся осталась дома одна.

Как и всегда, она помыла посуду, выполнила домашнее задание, посмотрела мультики, затем расчистила стол и приступила к сочинённой ею же игре под названием «Карандашики».

Играть карандашами Олесе нравилось больше, чем куклами. Она придумывала сценки из жизни счастливой семьи, в которой длинные с заточенными грифами были родителями (конечно, непьющими), а маленькие, исписанные — их детьми.

Олеся распределяла роли, сидя за закрытой дверью в своей комнате, когда услышала шум: в подъезде раздался скрежет лифта, несколько раз глухой стук — такой, словно некто находится внутри бочки и перекатывается от стенки к стенке. После — тяжёлый грохот на пороге квартиры. С работы вернулся пьяный отец.

Испуганная и расстроенная, Олеся на цыпочках прильнула к двери и прислушалась: похоже, Михаил Степанович направился в комнату, которую сам называл то гостиной, то залом.

Школьница вернулась за стол и крепко сцепила руки в замок так, что побелели пальцы. Она решила помедлить прежде, чем выйти к отцу, надеясь, что с минуты на минуты мама с братиком окажутся дома, и тогда они, быть может, снова отправятся на другой конец города.

Пусть ей и не нравились эти поездки, но всё же в промозглом троллейбусе было куда безопаснее, чем рядом с любимым, но пьяным отцом.

С четверть часа Олеся просто сидела, сцепляя и расцепляя руки, разглядывая линии на ладонях. А потом услышала пугающее кряхтение за стеной. Подумав, что отец мог уснуть и захлебнуться во сне рвотой или же снова залезть в петлю, девочка бросилась прямиком в коридор.

Сердце застучало крошечным молоточком, ноги налились свинцом, а перед глазами возникла едва уловимая белёсая пелена.

Дрожа с головы до ног, Олеся раздвинула шторы-бусины, закрывающие дверной проём, вошла в зал и раскрыла рот от изумления.

Михаил Степанович стоял на четвереньках перед телевизором, громко дышал и раскачивался взад и вперёд. С высунутым языком он смотрел передачу новостей, а из его рта на пол стекали тягучие слюни.

Олеся уставилась на отца с жалостью, страхом и непониманием:

— Пап, что с тобой?

Мужчина резко повернул голову в сторону дочери, глаза его безумно горели, рот был растянут в широкой улыбке. На переносице виднелась кровь, очки висели набекрень, а между ног по джинсам растекался тёмный малоприятный след. Одним прыжком он вскочил на ноги, словно обезьяна, и дотронулся до шведской люстры из четырёх ярусов хрусталя.

— Дочка, я всё осознал! — радостно крикнул мужчина.

— Что осознал? — Олеся непонимающе покачала головой.

Михаил Степанович схватился за нижний ярус и принялся раскручивать люстру, словно та была каруселью.

— Ты станешь ведущей новостей, — завопил Михаил Степанович. — Ты будешь как Екатерина Андреева! — Одной рукой мужчина махнул в сторону телевизора, с экрана которого женщина в строгом пиджаке вещала о событиях в мире, второй продолжил крутить люстру.

— Пап, я не понимаю... — Олеся сделала шаг назад и мысленно помолилась.

С криками «Я всё знаю, я знаю!» Михаил Степанович раскручивал люстру сильнее. Блики хрусталиков бегали по стенам, полу и потолку, солнечными зайчиками прыгали на Олесю.

Последующие за этим события развивались так быстро, что девочка с трудом могла вспомнить, что произошло в тот момент. Её отец, кажется, подтянулся на люстре и рухнул плашмя вместе с четырьмя ярусами прямо на пол. Несколько хрусталиков докатились до ног Олеси, один из них она подняла и с яростью швырнула в телевизор.

Убедившись, что отец жив и ему не нужна помощь, девочка убежала в свою комнату и закрыла дверь на замок.

Нагнулась над письменным столом, вытащила один из «Карандашиков», выудила из стола пачку бумаги и на каждом листке написала одну и ту же фразу: «ПАПА, НЕ ПЕЙ».

С полсотни плакатов обвили комнату, закрыв собой львят и черепах на обоях.

Олеся упала на колени посреди комнаты, уронила лицо в ладони и всхлипнула.

Она вспомнила, как отец прятал так называемые фанфурики в бачке унитаза, делал глотки из бутылки коньяка, которую мама берегла для приготовления хрустящего теста, и на душе заскребли кошки. Впервые злость оказалась сильнее жалости.

С того дня игра в «Карандашики» стала другой. В ней больше не было места Михаилу Степановичу. Все сюжеты посвящались самой Олесе.

Вот она успешно оканчивает школу, вот поступает в вуз в другом городе, навсегда покидает отчий дом, с брезгливостью обходит стороной пьющих мужчин и, наконец, мчит по приморскому серпантину на своём автомобиле с откидным верхом, ни о чём в этот момент не заботясь.