Возле станции метро «Университет» есть торговый центр «Капитолий», лестница к нему хорошая, широкая, каменная. И парапеты у неё широкие, каменные. Я стою на одном из них и думаю: «Вот бы сейчас расправить крылья и взлететь!» Давно уже не летала, чешутся.

Но — нельзя! Начальство запрещает. Ещё каких-то двести лет назад хоть с центральной площади взлетай: наверху пожурят, конечно, но страшнее городских сплетен ничего не будет. А теперь у каждого смартфон: сразу видео, Ютьюб, и расшарят по соцсетям — доказывай потом, что это «вымысел, не взаправду, спецэффекты»... Безрассудно. Да и без гарантий. А засвечивать всем камеры ради собственной прихоти энергозатратно и строго запрещено. Поэтому стою тут, смотрю на апрельский закат и тоскую. Только стаканчик какао в руке и спасает.

А они идут мимо, спешат в телефонах-наушниках. Взглянут мельком — девчонка молодая стоит на парапете и вроде прыгать не собирается, ничего особо не делает, кофе-какао навынос пьёт без сенсаций — и снова в себя. Неинтересно им.

— Тоскуешь? — сварливо пробасил голос снизу, шумно фыркнул носом и сразу продолжил обиженно: — Какао пьёшь? Небось со сливками...

Это Кузьма. Он бомж. Точнее, это сейчас он бомж. А раньше домовым был. И домовитым, кстати! Сначала — в деревенском доме, потом — в пятиэтажке на его месте, затем пытался жить в новом жилом комплексе бизнес-класса на месте пятиэтажки, но не прижился. Помыкался без жилья и без тела: воплотиться-то без хозяина домовому только один раз можно, чтоб не мороком, а по-настоящему, ну и бомжом стал. Говорит, выбор небольшой был: либо в другую реальность уходить, в неизвестность, либо здесь оставаться и воплощаться в кого силы хватит. Силы у Кузьмы было много. Но пока мыкался без дома, видимо, подустал. Хотел в крестьянина, но где ж в городе хозяйство крестьянское сыскать! Получилось в бомжа. Зато теперь лестницу в чистоте содержит. Ну и не гоняет его никто, уж не знаю, как договорился? Правда, выходит лишь по ночам. Впрочем, домовому не привыкать.

Единственный минус — какао любит страсть как! Раньше ему хозяйские дети из пятиэтажки всё время мисочку с какао оставляли, а теперь какао в его жизни — дефицит. Деликатес недоступный. Бомжам обычно не наливают какао. Конечно, ангелы тоже очень любят какао! Но Кузьме нужнее. Кто ж ему ещё, кроме меня, поможет!..

Протягиваю ему бумажный стаканчик.

Кузьма берёт стакан обеими руками, неспешно нюхает, делает малюсенький глоточек, катает шарик напитка на языке и довольно морщится.

Со стороны мы выглядим уже интереснее, на нас оборачиваются, смотрят дольше десяти секунд. Так и выговор получить недолго! А слезать с парапета неохота.

— Ты, Кузьма, — говорю, — в неурочное время вылез что-то. Смотрят на нас.

— Та ну их! — пыхтит, но подбирает свои пакеты и спускается по лестнице вниз. Люди, морщась, недовольно его обходят.

«Спасибо за какао, друг! А что грустишь?» — раздаётся звонкий весёлый голос у меня в голове.

«Не за что! Весна... Летать хочется!»

«А-а-а. Так то ж! Иди на пустошь да лети! Тока ночью не летай, тут всяких понаразводилось теперь... Хотя в городе даже днём теперь вурдалака встретить можно».

«Ночью и не хочется. Среди людей хочется...»

«Безбашенные вы, ангелы, как дети, чес-слово! Ну, Бог в помощь! Бывай».

«Бесшабашные, ты хотел сказать?!» — Но Кузьма не ответил, делом занялся, стало быть.

А небо тем временем стало карамельным. Они научились делать такие разноцветные розово-жёлто-голубо-зелёные леденцы, похожие на молодой закат. Очень красиво. Странно, что мир не стал от этого добрее...

Как же всё-таки хочется взлететь!

Передёргиваю плечами, чтобы отогнать от себя навязчивое желание, а то так и крылья проявить можно ненароком. Смотрю по сторонам, чтобы отвлечься.

Ближе к вечеру моя фигура начинает вызывать больше интереса. Публика меняется.

Хорошо хоть сейчас «Сумерки» не идут, а то от вампиров было бы не протолкнуться. А говорили, что не интересуются людскими предрассудками. Враки. Всегда любили кино, с первого паровоза. Но продолжают изображать непричастность. Вот я хотя бы свою любовь к какао не скрываю. Впрочем, они же всё равно ходят на ночные сеансы...

Эх, как бы было здорово сейчас плюнуть на всех и взмыть в небо! Ввысь — над лестницей, над парковкой, над толпой людей и неспящим Ленинским проспектом, — чтобы холодно, чтобы ветер колючей ледяной струёй в лицо, разлетаясь по каждому пёрышку крыльев! И свобода, солнце, ещё не скрывшееся за горизонтом, мокрый след облака на щеке...

— Простите, вы не могли бы слезть с парапета, здесь ходить запрещено!

Охранник. Домечталась. Теперь точно будет выговор от начальства за нежелательный контакт. Впрочем, если не поссорюсь, может, обойдётся и без последствий.

Молча слезаю. Прощай, закат. Прощай, небо. Всё равно сегодня не встретимся.

— Штрафовать вас надо. Лезут, куда хотят!

Молча накидываю на плечи лямки рюкзака, разворачиваюсь уходить.

— Девушка! — незнакомый женский голос. Человек. Но не моя подопечная, точно.

Оборачиваюсь. Женщина лет сорока с небольшим, одета не по погоде легко, в этническом стиле. Сидит у другого парапета, улыбается.

— Вы так красиво мечтали, что я тут с вас несколько набросков сделала... Вы не могли бы ещё помечтать, а я вас порисую?

На коленях блокнот, рядом — бумажный стаканчик.

— Какао? — спрашиваю.

— Ага, со сливками. — Улыбается широко, по-детски. — Так вы ещё помечтаете?

— Ну разве что до последнего глотка какао, — смеюсь, — а то мне ещё до маршрутки долететь надо...