Свет пробивался сквозь мозаику витражей и оставался лежать на полу карамельными осколками. Изнутри храм выглядел совсем не так, как я представляла его, будучи снаружи: неф обрамляли высокие колонны, стены были расписаны фресками, тёмные скамьи стояли двумя рядами, обращённые к высокой кафедре, за которой святой отец обычно читал свои проповеди. Я медленно шла к исповедальне в глубине зала, в которой мгновение назад скрылся молодой священник, и чувствовала, как скорбные лица, увенчанные сияющими нимбами, наблюдали за каждым шагом и сообщали ему о моих намерениях...

Я увидела его впервые шесть месяцев назад, когда он спускался по лестнице в оранжерею. В бледных солнечных лучах его вороная сутана, белоснежная колоратка и капелло романо казались чем-то мистическим, нездешним. Внизу его ждал какой-то старик. Когда священник подошёл к нему, тот начал его благодарить — кажется, говорил что-то о пожертвовании. Святой отец внимательно слушал его, но на долю секунды перевёл взгляд на меня, точно почувствовал, как в отдалении застыла чья-то душа. Два янтарных камня сверкнули и тут же спрятались под полями надвинутой шляпы. Я опешила и выронила из рук ножницы, которыми подрезала дельфиниум.

Священник часто появлялся в нашем саду: бродил по аллеям, разговаривал с прихожанами, которых встречал по дороге, а бывало, застывал над усыпанным цветами кустом шиповника и, созерцая его, о чём-то размышлял.

Он был добр, много шутил и всячески развенчивал навязанные обществом стереотипы о священнослужителях, а после каждой прогулки наведывался в оранжерею. Однажды он спросил у меня о мальве, и с этого началось наше общение. Раз за разом я рассказывала ему о новом растении и очень боялась, что, когда рассказывать мне будет не о чем, он перестанет приходить. Этот предлог был для меня так важен! Его образ собирался по крупицам, по обрывкам фраз, жестам и взглядам. Тогда-то я и подумала: раз он может так врываться в мой мир, почему бы и мне не заглянуть в его. Наверное, именно поэтому я отодвинула ткань ширмы и зашла в исповедальню. Он как будто ждал меня и готов был услышать.

— Я не знаю, как начать, — робко прошептала я.

— Уже начала. — Уверенность в голосе святого отца успокоила моё дрожащее сердце.

— Наверное, я согрешила. Я полюбила человека, которого мне любить нельзя. Человека, который всегда будет выбирать кое-кого другого. И самое смешное, что я толком-то и признаться ему не могу. Потому что боюсь потерять его.

Он молчал. Уже догадался.

— Я читала о целибате и знаю, что все эти чувства ни к чему не приведут, но мне стоило сказать.

— «Ибо если будете любить любящих вас, то какая вам награда?» — как будто бы в пустоту произнёс святой отец и вышел.

Я спешно отдёрнула занавеску и едва не налетела на него. Теперь между нами не было тонкой ажурной стенки. Он взял мои руки в свои и едва коснулся губами лба. Так отцы, прочитав сказку на ночь и погасив свет, целуют своих дочерей перед сном. Нет, даже не так, он не поцеловал, а как будто приложился к иконе.

Не отпуская моих пальцев, он продолжал молчать и смотреть в глаза. Может быть, отпускал мои грехи, а может — замаливал свои, борясь с искушением.

«Ибо если будете любить любящих вас, то какая вам награда?» — эхом бродили во мне его слова.