Помню одного члена экипажа с фосфорным лицом. Он смотрел на меня так, будто бы, чёрт возьми, канделябр украл именно я! В сотый раз пришлось объяснять, что меня и самого похитили его синеглазые дружки день назад — а может, и больше. Время в чужой галактике напоминает густой кисель, а потому не берусь судить, как долго длилось наше путешествие.

Не исключаю, что эти фосфорные черти знатно покопались в моей черепушке: до сих пор болит и раскалывается. Ухо, правый глаз, а также бровь и часть рта отекли и онемели. Язык едва ворочался — пришлось шепелявить да ругаться полуживой мимикой. Вот и всё, пожалуй. По левую руку тянулся шлейф горящих звёзд, а по другую — мрак и бездна. Жизненно необходимо было схватиться взглядом хоть за что-то, отдалённо напоминающее наш общий дом. Но, как назло, из всего земного вспомнился мне седьмой класс и детский лагерь «Берёзка».

Вдоль реки Волги под дубовыми ветвями стояли полуржавые беседки. Мы бегали туда на мальчишечьи сходки в свободное от занятий время. А как-то вечером добрели до них вместе с Машкой. Эх, красивая была девчонка: нос курносый, волосы тёмные, пушатся от ветра, худенькая. Но обидчивая. А впрочем, что это я наговариваю на неё. Все брюнетки не любят блондинок, будь они во сто крат краше.

Опустим подробности. Гуляли мы так вечерами почти до конца смены. Но на исходе в лагерь заселилась та самая блондинка с классическим овалом лица и озёрными, почти прозрачными глазами. Мы дежурили посменно в столовой и как-то там пересеклись с ней. И только вспыхнула искра, как...

Меня точно ошпарили. Я вскочил со стула и принялся кричать на непутёвый инопланетный патруль из двух существ:

— Какой, к чёрту, канделябр?! В жизни не трогал я ваших канделябров! Вот привязались! — Крылышки-повязки на плечах завибрировали и окрасились в ярко-синий цвет. Знать бы ещё, что это.

Зря, ох зря. Стоило охладить свой пыл, ослабить человеческое эмоциональное начало и выдохнуть. Ведь меня отнюдь не в гости пригласили. Пленник сизокрылой тарелки должен быть сдержанным и невозмутимым. Но этот допрос продолжался не первый день, и я порядком устал.

Многоуровневый корабль проплывал через пласт чернильной пыли, оставляя после себя тонкую дорожку огоньков. На просторах космоса его слегка покачивало, как лодку на волнах. Однако мне было не до красоты. Инопланетный патруль гармонично пришёл в движение, набросил мне на руки ремни из тёплого материала, похожего на велюровую обивку дивана, и усадил в кресло. В уши вложили вкладыши с проводами. И мир поплыл, потянулся из одного края каюты в другой. Добежал до стен, зацепился окостенелыми пальцами за стол и дальше поднялся до потолка. Элвис Пресли затянул излюбленную песню.

Я держался изо всех сил, быть может даже подпевал ему. Но воздух становился всё слаще и слаще, пока, наконец, не окутал мозг целиком. И снилась мне озёрная девочка в беседке и тёплые ладони, сцепленные в замок на шее. И Машка, отчаянно вынырнувшая откуда-то из темноты аллеи, прямо под наш первый поцелуй. Шмыгнула носом. Да как опустит руку, а там канделябр латунный из библиотеки. И только искры из глаз посыпались.

И снова каюта. Фосфорные черти снуют туда-сюда — кажется, кипишуют. Однако ко мне не пристают больше. Осматриваюсь: руки свободны, ремней нет, наушников тоже. Осторожно поднимаюсь и в этой запоздалой суете покидаю «приветливый» отсек. Ноги пластилиновые, еле передвигаются. Мысли такие же. Пробираюсь к отсеку с капсулами. Патруль занят. Ныряю в перешеек между шестым и седьмым отсеком. Откуда я тут всё знаю? Ещё немного — и свобода. Космос либо поглотит тебя окончательно, либо отпустит.

Патруль по правую руку. Прячусь, жду. Выхожу. Несколько шагов — и вот, капсульный отсек. Свободен!

Оглядываюсь. Никого. Подхожу к капсуле. Металл, как зеркало, отражает всё. И я смотрю, долго и мучительно. И чем дольше вглядываюсь в отражение на поверхности спасательного корабля, тем сильнее стучит висок.

Лысый фосфорный череп криво ухмыляется:

— Чего ты ищешь здесь, в пустоте космоса? Вдали от земной цивилизации?

Глаза не верят отражению. Оно долго и пристально смотрит на меня с поверхности капсулы, как будто бы ждёт, когда я окончательно сольюсь, свыкнусь с мыслью, что более изменить невозможно, пути назад нет. И единственное, что нам остаётся, это безапелляционная безысходность бытия.

— Канделябр! Чёртов, чёртов, чёртов патруль! Чёртов канделябр! Допекли всё-таки, черти фосфорные.

Позади меня что-то скрипнуло. Зашевелилось. Обернувшись, вижу, как в комнату втащили очередного побледневшего человечишку. Положили брюхом кверху, вспороли, точно большого судака, да перепрошили. Пришёл в себя через пару минут. Получился, как новенький. Сидит, улыбается, смотрит на потолок и на мою фосфорную черепушку и утверждает, что знать не знает, где канделябр.

— Ладно, — добротно потираю руки я, — начнём сначала. Кто, мать вашу за ногу, украл наш канделябр?