Игорь, не сбавляя скорости, уложил «Хонду» в поворот, асфальт опасно приблизился, так что стали видны бугры и трещины на мокрой нечистой обочине. Показалось, не вытянет, впечатается телом в зимнюю грязь, внутри противно задрожало — но вдруг незримая подушка мягко поддала справа, помогла выровнять мотоцикл.

Игорь выдохнул. Снаружи по стеклу шлема стекали мелкие капли, в носу противно щекотало. Сбросил газ, пристроился за бегемотистой фурой. Может, вернуться?

Ага, и смотреть, как мать льёт слёзы над шерстяным гномом? Отец свалил три недели назад, ничего не взял, только фотку, где он с Игорем малым на плечах. Шмотки, комп, машину, байк — всё оставил. Такой вот благородный муж и отец. Сказал: позвоню, сына, всё обсудим. До сих пор звонит, ага.

Мама с тех пор как села на диване перед теликом — так и сидела, плела косички из пледовой бахромы. Телевизор мигал ярким без звука, и мамино лицо в полутьме было то синее, то оранжевое. Спокойное лицо, сонное даже.

Сидела-сидела, а потом вдруг: «Какое число?» — «Какое-какое, тридцать первое». — «Так что же мы, Горёш, тащи ёлку, игрушки с чердака». Игорь притащил, стал без энтузиазма тыкать искусственные ветки в металлический ствол. Мать открыла коробку — и понеслось: «А этого гнома в Дании купили, тебя ещё не было, а этого ангела папа принёс, когда ты родился...» Игорь и не знал, что можно вот так плакать — равномерным потоком, не меняя интонации и выражения лица.

В груди тогда уплотнился склизкий комок, будто в солнечное сплетение подсадили здоровую чёрную жабу. Жаба не давала вдохнуть. Он вышел, метнулся в гараж. Шлем отца был ему, конечно, велик, комбез болтался, как на сопле, но — пофиг. Не прокатиться ли нам к морю? Подышать.

Полгода назад, когда Игорю исполнилось четырнадцать, отец вывел байк, кивнул: давай, пробуй, мужик. Игорь чуть не заревел от счастья. Сделал круг по посёлку — казалось, кругосветку совершил, такой был гордый. С тех пор по субботам отец давал порулить. Когда ещё дома бывал по выходным...

Игорь больно куснул себя изнутри за щёку, мотнул головой. К морю, к морю. Сколько там ехать? Часов пять, если нормально давить. Фигня. Нажал на газ, «Хонда» послушно рявкнула, обгоняя фуру. Впереди выросла из ниоткуда чёрная джиповая гробина, резко надвинулась, ударила в бок, в груди стало пусто, как на качелях. Запахло корицей, Игорь выпустил руль и, когда впечатало в отбойник, почувствовал, как тело превращается в тёплое, податливое тесто.

* * *

Мальчик жалостно цокает: эх, не получилось! А всё мама, нашла когда за глазурью пойти. Хотя, если честно, ему очень хотелось мотоциклиста.

Он мнёт имбирное тесто в ладонях, выкладывает пахучий шарик на стол, старательно нажимает на скалку. Вырезает формочкой фигуру: гонщик припал к рулю, сразу видно: здорово, быстро едет.

Поддевает тесто, отлепляет мотоцикл от стола, примяв пальцем колесо. Противень уже полный, ничего, вот тут подвинем... Ой, а дырочки ж забыли! Мальчик роется в кухонном ящике, достаёт розовую трубочку. Вдавливает её концом в печеньки, вырезает аккуратные пустоты.

А вот и мама — улыбается, держит в руках цветные тюбики: красный, жёлтый, синий, зелёный. Они на вид лаковые, вкусные, так и хочется лизнуть. И называются сладко: сахарный карандаш. Мальчик хватает красный, мама берёт зелёный, фигурки на противне становятся цветными, объёмными: монах, пожарный, мальчик на самокате, бабушка в инвалидном кресле. Мотоциклист.

Мама отправляет противень внутрь, ставит таймер. Мальчик сидит у загадочно освещённой изнутри духовки, смотрит, как печеньки надуваются. Мама приносит корзинку, вываливает на пол разноцветные колобки. Мальчик, кособоко орудуя ножницами, кромсает шерстяные нитки, складывает отрезы рядком. Динь! Это таймер, готовы печеньки.

Мама, надев смешные рукавицы, вынимает противень из печи. Смеётся: «Да подожди, пускай остынут!» Но мальчик спешит: обжигая пальцы, продевает нитки в дырочки, вяжет неказистые узлы, складывает печенье в жестяную коробку. Готово!

В комнате полутемно и таинственно, отсветы каминного огня блестят на пахучих ёлочных лапах. Мальчик вешает фигурки на ёлку, ветки колют пальцы, опускаются под тяжестью печенья.

Подвигает стул: мотоциклиста надо повыше, возле красной, как калина, звезды. Мама подходит сзади, прижимается, щекотно дышит в шею. Щёлкает пальцами: по ёлке, от макушки до крестовины, бегут цветные огоньки. Они немножко смотрят и мама шепчет: всё как у людей.

Потом они сидят у камина, как большие, пьют из бокалов: мама — шампанское, мальчик — тоже (хотя на самом деле — яблочный сок).

— Ма-ам, — тянет мальчик, — они все тоже станут? Ну, ангелами?

— Не, — качает головой мама, — не все. Только невинноубиенные. Как мы. Или кто других спасал.

— Как пожарник?

— Ага, да.

— А мотоциклист? Станет?

— Не, вряд ли. Он же по дурости.

В бокалах уже пусто, камин устал, тлеют головешки, в комнате темно. Мама встаёт, зажигает свет:

— Хорошо посидели. Пора за работу.

Огоньки на ёлке теперь кажутся тусклыми. Мальчику становится грустно. Мама смотрит серьёзно:

— Ну, кого в этом году?

Мальчик влезает на стул, снимает с верхотуры ладную имбирную фигурку. Держит за нитку, хмурится:

— Ма, а всех нельзя?

— К сожалению, нет.

* * *

Джип, гневно гавкнув, вильнул вправо, Игорь дёрнул руль, чуть не вылетел на обочину, но удержался, выровнял байк. Сбросил газ, пропустил неповоротливую фуру, съехал на первом же съезде. Заглушил мотор, стянул шлем. Тут же над трассой зажглись фонари, и стало понятно, что день кончился. Из близкого кафе пахло дымом и жареным мясом. Игорь вытер мокрое лицо, включил в телефоне навигатор, забил домашний адрес. Поправил рюкзак, который давил в спину чем-то твёрдым. Странно, он и не помнил, как его брал.

Когда заводил мотоцикл в гараж, было уже темно. На чахлую траву из окон дома падал слабый свет. Руки-ноги с непривычки были будто из поролона, Игорь еле стянул со спины рюкзак. Да что ж там такое твёрдое? Включил свет, расстегнул молнию, достал нарядную зелёную жестянку, сковырнул крышку. С минуту смотрел на лаковые от глазури печеньки, на завязанные узлами пёстрые нитки. Потянул носом — пахнуло корицей и ещё чем-то горьковатым. Имбирём, что ли?

Только зашёл в прихожую — мать выбежала, ухватила за отвороты комбеза, затрясла, как погремушку:

— Ты где... Где был?..

— Да нигде. За игрушками ездил. Вот, — Игорь отстранился, примирительно потряс коробкой. — Пошли ёлку наряжать. Новый год у нас, или где?

Поддел пальцем тугую крышку, выглянули на свет яркие фигурки: красный поджарый пожарник сжимает брандспойт, золотой мальчик рулит на синем самокате.

Мать отпустила комбез, потрогала пальцем печенье. Потом прижала руку к щеке, улыбнулась, и лицо у неё вдруг стало таким, как раньше.