Я тогда жила в Москве: то тут, то там жила. Помню первое августовское утро, когда начало холодать. Просыпаешься с чётким ощущением надвигающейся осени. Жёлтой, серой и грязноротой бабки, которая давит в тебе-сикушке всё женское, чтоб не зазналась. С которой тебе ещё долго, в трухлявом-то доме, пока родители не вернутся.

Но я в то утро проснулась, а первая мысль была: «У меня кто-то есть. Пронесло на двадцать шестом году!» Уминать осень одной — что может быть хуже? Стала счастливой с середины мая — всего-то. Ночами каталась до одури на качелях. Бесконечно топала куда-то сандалями, пересаживалась попой. В июле нашла его письма в своей почте, новые, плавленые, потные.

Сегодня я пишу Диме: «Чувствуешь разницу между утрами? Вот ты один: долго листаешь инстаграм, телеграм, твиттер. А вот мы вместе, даже если ты в армянской столице (ты в Сочи), а я на ЦАО? И всё же: только проснулся, а уже любим. С пользой проснулся, получается».

Я проснулась и кашляю. Одеяло теперь слишком тоненькое. Открытое окно аплодирует моему голому телу. Не случись твоих писем — накрыло бы тоской. Всегда себя так чувствую, когда холодно. В горах, особенно после обеда. Или после бани, когда остывает тело. Или если ночью — дождь, и температура упала на пару градусов. А утром, когда мы всем ЦАО шагнули в семнадцать из тридцати — ничего подобного.

Ты говоришь: «Давай искать двухкомнатную. Всё равно, в каком районе. Я буду тебя катать на машине. Или хочешь — забаррикадируемся? Как на Тихорецкой, накануне свадьбы. Только жаль у нас балкона тогда не было, ноги приходилось пачкать, чтобы раскуриться. Котёночек, мой любимый». Я ищу место, где будет висеть его пальто. Где мы повесим мои рисунки и на люстру красные трусики. Два окна на комнату, чтобы вид извне был вдвойне тоскливым: подботиночное месиво, ветки-плети и «асфальт мокрый, как мои глаза».

Вот что тебя ждёт, если ты не будешь любить меня тут, внутри.