Едва самолёт сел и капитан корабля оповестил о прибытии, пассажиры принялись выпрыгивать из своих мест, точно капли масла из раскалённой сковороды. Олег чуть заметно улыбнулся и отвернулся к иллюминатору. В Москве он не был десять лет, улетал тогда примерно в это же время, в июле. Стояла удушающая жара, и последнее воспоминание о родном городе, то, которое он увёз с собой в Лондон и к которому часто возвращался в первые годы учёбы, было покрыто лёгким маревом, трепетом его молодого сердца и тоской по неслучившемуся. Сейчас столица приветствовала его холодным туманом, как дорогого гостя из-за границы встречают, приготовив национальное блюдо его родины.

Олег и впрямь за десять лет растерял немалую часть своей «русскости», даже язык ему изменял, и он порой не мог вспомнить русский аналог английского to belong или to matter. Дождавшись, когда последние из очереди в проходе наконец выйдут, он встал, достал с полки аккуратно сложенный шерстяной пиджак, стряхнул с него невидимые пылинки, надел и, не торопясь, двинулся к выходу. «Have a good day, sir», — попрощалась с ним стюардесса, и Олег, не задумываясь, ответил: «You too, thank you».

Он получил багаж и пошёл к стоянке такси, украдкой рассматривая людей вокруг. Москва и впрямь изменилась, приосанилась, смыла с себя яркую безвкусную раскраску, даже баннеры и витрины в аэропорту стали выглядеть иначе — выверенней, дороже. Но выйдя на улицу, Олег со странным облегчением заметил: запах у города остался тем же, как у девицы, сменившей с возрастом гардероб на что-то классом повыше, но так и не расставшейся с любимым институтским парфюмом. Он глубоко вдохнул сырого, пропитанного сигаретным дымом и бензином воздуха, и тело отозвалось юношеским возбуждением, будто задремавшим где-то в животе.

Такси летело по гладким дорогам. Олег изучал пейзаж за окном: торговые центры, бесчисленные хинкальные, заправки, дома с ровными рядами стеклопакетов, — всё вроде осталось прежним, но выглядело удивительно новым, будто в городе сняли все фасады и поменяли их разом, в одну ночь. Через внезапные сорок минут (в его юности они бы ехали часа полтора) машина юркнула с шоссе во двор, в тень клёнов, совершив долгожданный прыжок в прошлое. Здесь всё было как раньше: тесно забитая парковка, клумбы с анютиными глазками у подъезда, несколько объявлений на металлической двери.

Олег уже нащупал холод ключей в кармане портфеля, но дверь запищала и открылась, выпустив на улицу пару — мужчину и женщину, идущих за руку. Они придержали дверь за собой, и Олег, пробормотав какую-то благодарность, зашёл в подъезд.

Родительская квартира была на третьем этаже, так что Олег проигнорировал новенький лифт и поднялся пешком. Только что увиденная женщина показалась ему знакомой. Он успел разглядеть немного: её тёмный ровный пробор, тонкие высокие брови, да собственно и всё, за более крупным спутником она была почти не видна. Он узнал даже не лицо, а жест, которым она, выходя, поправила сумочку на плече. Олег подумал, что это могла быть Наташа, по возрасту вполне подходила. Но Наташа бы поздоровалась. Или тоже не узнала? Олег обернулся в поисках зеркала, будто желая проверить, сильно ли изменился он, но зеркала нигде не было. Голые, незашторенные окна смотрели неприветливо, стены опустели, всю мебель давно вывезли и продали, только потёртый кожаный диван стоял в бывшем зале, развалив в стороны старомодные дутые подлокотники. Родители уже несколько лет жили на Кипре, и в Москву Олег приехал на встречу с покупателем их квартиры. Ночевать он собирался в гостинице, а здесь оказался просто посмотреть, не было ли чего забыто. Не снимая пиджака и не выпуская портфель из рук, он прошёлся по двум комнатам, которые будто съёжились. Было сложно представить, что когда-то здесь умещалась вся их жизнь, сейчас разбросанная по разным странам.

Олег подошёл к окну на кухне и во дворе снова увидел ту пару, что пустила его в подъезд. Они сидели на скамейке детской площадки и смотрели в телефоны. Олег прищурился, пытаясь разглядеть девушку, но зрения не хватало, к тому же он не видел Наташу с того самого июля, когда уехал. Ей тогда было двадцать, Олегу — семнадцать. Она училась на инязе, по просьбе мамы Олега занималась с ним английским, готовила к поступлению в Лондонскую академию. На первых занятиях Олег почти лежал на учебнике и, урывками поднимая глаза, видел перед собой только Наташину смуглую ладошку, гуляющую по странице. От встречи к встрече он осмеливался смотреть на Наташу всё дольше, разглядывал каждую линию лица: мягкий подбородок, весёлый рот, глаза, как у куклы, большие и серые, под чёрной прямой чёлкой. Иногда ему удавалось рассмешить Наташу, и тогда она заливалась почти детским хохотом, откидывала голову, открывая длинную золотистую шею.

Всю свою последнюю школьную весну Олег провёл в блаженном, дремотном наваждении, в котором однажды Наташа садится с ним рядом, и он вдыхает её запах, свежий и яркий, а потом целует в шею или ниже, около ключицы, туда, где кожа, наверняка, горячая. Она поцеловала его первой, когда он, уже сдав все экзамены, пришёл отдать учебники. Оставшиеся десять дней до отъезда Олег почти не ел и не спал. Эйфория носила его лёгкое тело по летней Москве — утром к Наташиному дому, а вечером обратно — пока её мама была на работе, а иногда и по ночам на бесшумные и бесстыдные свидания прямо в подъезде.

Потом Олег уехал. Подобно пьяному, сующему тяжёлую голову под кран с ледяной водой, в самолёте он удалял сбивающие дыхание Наташины сообщения. После его отъезда они ещё слали друг другу что-то, но нечасто. Однажды он понял, что последний раз Наташа писала несколько недель назад, и открыв чат, увидел, что забыл ответить. Пускаться в объяснения или извинения было неловко. На этом всё закончилось.

Стоя у голого окна, Олег смотрел, как к паре подошла женщина постарше с коляской, в которой сидел ребёнок, кажется, девочка чуть старше года. «Няня, — подумал он, — ну или бабушка». Пара забрала ребёнка и пошла обратно к подъезду. Повинуясь внезапному толчку где-то в груди, он прошёл по скрипучему полу к двери, ручка портфеля заёрзала во влажной ладони. Наспех пошурудил ключом в замке и ринулся вниз, перепрыгивая через ступеньки. На первом этаже он оказался, когда пара уже заходила в лифт. Наташа была теперь еле видна не только за мужем, но и за ребёнком, которого держала на руках, но Олег всё-таки заглянул ей прямо в глаза. Она смотрела сквозь него, лицо казалось серым в холодном свете. Двери лифта сразу же закрылись. Это была не Наташа, и даже не похожая на неё девушка, просто невысокая брюнетка.

Уже спокойно Олег вышел на улицу. Здесь стемнело, и, как театральный софит, ярко горел жёлтый фонарь. Какие-то мелкие мотыльки бились об его прозрачную поверхность: манимые светом, стремились в самый его источник, но оставались снаружи, в прохладном синем вечере. Олег постоял пару минут, вспоминая, как тогда у Наташиного подъезда они впервые поцеловались, и большего счастья никто из них не мог ни вообразить, ни пожелать. Какая стояла жара, как тяжело дышалось тем июлем в Москве! Потом достал телефон и заказал такси до гостиницы.

* Homecoming — возвращение домой (англ.)